Суд над победителем

Адвокат нервно извлек из жилетного кармана золотые часы и открыл крышку.

— Дело в том, что графиня сразу по приезде в Кристианстад слегла, — он щелкнул крышкой часов, так и не посмотрев на циферблат. — С ней сейчас врачи и граф Адельсвард. Я только что разговаривал с доктором Гилленскьёльдом — у вашей бабушки острейший гипертонический криз. Есть серьезная опасность инсульта. Да что там, если говорить совсем откровенно — она очень плоха.

«Как он сказал? Граф Адельсвард? — Алекс, словно губка, продолжал впитывать капельки информации. — Это наверняка тот, который ехал со мной в машине. Ну да, бывший зять! Надо запомнить».

— Это идея князя — тащить сюда, за сотни километров еле живую старуху? Или ваша инициатива? — жестко спросил он Олонберга.

— Что вы такое говорите? Графиня сама изъявила желание…

— Но я ее увижу?

— Не знаю, — Олонберг развел руками. — Возможно…

— Ладно. У вас есть еще вопросы?

— Да… собственно, это все, — проворчал адвокат. — В мою задачу входило разыскать вас, что я и сделал. Князь ждет встречи с вами в Копенгагене. Что ему передать?

— Передайте, что я обязательно заеду, как только освобожусь. Но сегодня я обязан вернуться в Ринкабю. У меня увольнительная до 18-00, и мне не хочется сидеть в карцере за опоздание. Вы знаете, какие у нас там порядки? О-о! Вы ничего не знаете! — Вошедший в роль Шеллен уже готов был нести что попало, лишь бы отвязаться.

— Но позвольте, какая увольнительная, господин фон Плауен? — Окончательно растерявшийся Олонберг принялся вытирать носовым платком влагу на мощном загривке. — Сегодня же мы договоримся, и вас передадут английским властям. Уже через несколько дней вы сможете поехать в Германию. Правда, ваши поместья вместе со всей Саксонией оказались в Советской зоне, так что туда вам лучше не возвращаться…

— Ну, с этим я как-нибудь разберусь без вашей помощи.

Отворилась дверь, и вошел крайне расстроенный «мажордом». Он был без плаща и фуражки, в расшитом серебряными позументами черном сюртуке и брюках с узкими серебряными лампасами. «Одно из двух: придворный или дипломат», — решил Алекс.

— Что с вами, граф? — рискуя попасть впросак, первым озабоченно спросил он. — На вас лица нет.

— Горе, господа! Несчастье! Луиза очень плоха. Генрих, пойдемте скорее. Она хочет вас видеть.

Они вышли в коридор. Алексом овладело смятение: что, если его появление убьет несчастную женщину? Судя по всему, она одинока и потому так участлива к судьбам своих сестер и племянниц. Имеет ли он моральное право заходить в своем маскараде так далеко? Не лучше ли прямо здесь, в коридоре, остановиться и сказать: «Господа, я не Генрих фон Плауен. Зовите полицию — я хочу во всем признаться». Но он этого не сделал. Проклятая газета с фотографией спутала все его планы.

Они вошли в большую залу, где тихо перешептывались не менее десяти человек. Все обернулись, воззрившись на немецкого офицера, словно на пришельца из прошлого. Граф Адельсвард взял Алекса за локоть и повел вглубь залы к раскрытой двустворчатой двери, за которой, по всей видимости, располагались спальные покои. Там было еще несколько человек, вероятно сиделки и доктора, которые при появлении графа и немецкого летчика отступили от большой кровати. Среди белых наволочек, пододеяльников и простыней Алекс сразу увидал худое, морщинистое, будто вырезанное из слоновой кости лицо, над которым торчало несколько нелепых пучков седых волос. На подушках, чуть в стороне лежал скомканный рыжеватый парик. Шеллен вздрогнул — на него были устремлены два глаза: один полуприкрыт, другой смотрел пристально, не мигая.

— Луиза, это сын Паулины, посмотри на него, — дрожащим голосом произнес граф. — Ты помнишь мальчика, что в тридцать шестом, в Берлине, в отеле «Кайзерхоф» пролил кофе на скатерть?… Это он. — Адельсвард наклонил голову к плечу Алекса и прошептал: — Подойдите ближе.

Шеллен одернул полы мундира и сделал несколько шагов к кровати. На самом ее краю его взгляд остановился на синевато-белой морщинистой обнаженной руке, лежавшей на одеяле с вывернутой вверх ладонью. Клочок окровавленной ватки возле сгиба локтя, подрагивающий большой палец и едва слышимое учащенное дыхание. «Да она и впрямь умирает», — подумал он и мельком оглядел присутствующих. В свою очередь все они смотрели на него и чего-то ждали.

— Простите, — прошептал Алекс и, опустившись на колени, взял в свои ладони эту неестественно вывернутую и совершенно уже окоченевшую кисть руки с подрагивающим большим пальцем.