Суд над судом. Повесть о Богдане Кнунянце

Я поинтересовалась, не имеет ли приехавший отношения к бакинским богачам Цейтлиным, чей дом находится на Большой Морской улице. Цейтлин оказался их родственником. Он объяснил, однако, что еще юношей по принципиальным соображениям порвал с семьей и уехал в Америку. Там он стал социалистом. Уже тридцатилетним человеком много ездил по Европе как член социал-демократической партии, познакомился с Лениным и вот теперь, после ряда встреч и переговоров с ним, приехал в Россию со специальными полномочиями.

После расспросов, где я живу, чем занимаюсь, он рассказал о том, ради чего приехал в Тифлис. Дело, предупредил он, сугубо конспиративное, и поэтому никто, даже руководящие работники Тифлисского и Союзного комитетов, не должны о нем знать.

— Ни один член партии не может действовать без ведома и согласования своих действий с руководством, — возразила я.

Он заметил на это, что бывают такие исключительные случаи, когда отдельным партийцам даются указания непосредственно из Центра через специально делегированных лиц. Обычно это бывает тогда, когда речь идет о чрезвычайных обстоятельствах. Такие обстоятельства настали. Россия накануне величайшей революции, какой еще не знал мир.

Слова незнакомца несказанно взволновали меня. Захотелось узнать подробнее, что имеет в виду этот вдруг неизвестно откуда взявшийся в моей жизни человек и почему он избрал именно меня для своих конспиративных переговоров.

Однако в тот день мне так и не удалось ничего узнать. Нужно было срочно ехать на вокзал с цветами, чтобы встретить приезжающего товарища, а затем устроить его на время у кого-нибудь из знакомых, пока ему не подыщут подходящее убежище. Поэтому мы попрощались с Цейтлиным, условившись завтра вечером снова встретиться у меня.

На следующий день Цейтлин рассказал, что он возглавляет диверсионную группу, в которой уже имеется необходимое число преданных делу мужчин. Нужно, чтобы в группу вошла хотя бы одна женщина. Поскольку в ближайшее время группе предстоит действовать на Кавказе, женщина должна быть из местных. Переговорив с товарищами, он остановил свой выбор на мне, как наиболее подходящей кандидатуре.

На вопрос о целях и задачах группы Цейтлин ответил, что им поручено заниматься захватом денег и оружия для нужд революции.

— Словом, дорогой товарищ, все это пахнет партизанщиной и сопряжено с большим риском. Затея наша требует мужества, находчивости, самоотверженности. Если вы решитесь пойти с нами, то должны быть готовы к самому худшему, включая военно-полевой суд. Может случиться и так, что самой придется убивать. Хотя в большинстве случаев, скажем, при нападении на почтовый транспорт или на казначейство, женщине предстоит завлекать охрану, прятать экспроприированное имущество, доставлять его к месту назначения.

Чем больше он пугал, разжигая мое воображение, тем быстрее готова я была согласиться на его предложение. Он все еще продолжал говорить о той физической и нервной нагрузке, которая выпадает на долю каждого участника боевых операций, когда я перебила его:

— Мне все понятно. Я согласна.

Видимо, мой решительный тон несколько обескуражил его.

— Знаете ли, товарищ Эмма (я жила в Тифлисе по паспорту Эммы Саркисян), мне кажется, вы еще не вполне отдаете себе отчет, насколько все это серьезно. Вы слишком молоды для того, чтобы так сразу принимать подобные решения. Я не хочу, чтобы вы упрекнули меня потом в подстрекательстве и обмане. Ведь вам придется отречься от близких, родных, друзей, исчезнуть из жизни, жить под разными фамилиями, стать человеком-невидимкой. Подумайте как следует. Даю вам сутки на размышление.

Я взялась что-то шить, как бывало в часы особых волнений, и просидела всю ночь, размышляя о предстоящих переменах в моей жизни. Мысль о том, что придется оставить стариков родителей без материальной поддержки и что мое исчезновение причинит им много горя, заставляла страдать и сомневаться. Но ведь предлагаемое Цейтлиным было как раз то, о чем я мечтала долгие бессонные ночи последних месяцев, в дни гапоновских событий, когда мы разыскивали по больницам раненых товарищей, и в дни армяно-татарской резни в Шуше, когда город горел и люди, чувствуя свое бессилие, ждали собственной гибели. Жажда мести, решительных действий была столь неодолима, что все прочее казалось второстепенным.

Настало утро. Наспех умывшись и позавтракав, я отправилась на урок.

— Что с вами? — спрашивали ученицы. — Уж не больны ли? Вы сегодня на себя не похожи.