Суд над судом. Повесть о Богдане Кнунянце

Неужто вы, господа судьи, будете иметь смелость требовать, чтобы я уважал такой закон или таких его представителей, как наша прокуратура? Впрочем, и прокурор не с особенным уважением относится к суду: внимательнее вчитайтесь в начальные строки обвинительного акта, где говорится о том, что, по сведениям охранного отделения и по агентским данным, я имел сношения с заграничной организацией «Искры» и принадлежал к местному комитету партии. Это голословное утверждение делается суду, и в подкрепление не приводится никаких данных; верно, предполагается, что суд должен верить всесильной охранке и ее агентам. Ну разве уважающий себя суд может допускать такие покрытые мраком неизвестности утверждения? И разве уважающий суд прокурор станет повторять перед ним непроверенные заявления шпиков? Нет, господа судьи, ни суд сам себя, ни прокурор суда не уважают. Как же мы можем иначе относиться к такому суду? Наш суд, повторяю, тот же полицейский застенок, где вдали от общественного мнения, под прикрытием строгой секретности производится кровавая расправа с врагами существующего строя. Я уже не касаюсь тех драконовых наказаний, которыми наше уголовное уложение карает так называемые политические преступления: каторга, ссылка, виселица — вот ответ наших судов борцам за свободу. Я уверен, господа судьи, что многие из вас, особенно те, у которых двадцатое число не отняло еще способности разбираться в правовых вопросах, с ужасом читают эти статьи нашего нового уложения.

Упоминание подсудимого о двадцатом числе вызвало легкое оживление в зале. Опершись обеими руками о барьер, Богдан оглядел застывшие фигуры судей, немногочисленную публику, после чего взгляд его задержался на потолке, будто там летали, весело щебеча, ласточки.

— Над нашими законами можно смеяться, — продолжал он. — Против них можно и должно бороться, но уважать их культурный человек не может.

Перейду теперь к тому «преступлению», за которое я оказался на скамье подсудимых и за которое вы собираетесь судить меня. Господин прокурор в своей речи, говоря о найденной у меня прокламации, ни словом не обмолвился о ее содержании и о том, по какому поводу она написана. Видно, ему стыдно было сознаться, что он требует ссылки на поселение за то, что автор прокламации разоблачает военную авантюру самодержавия, это новое преступление перед народом. Но не злая ли ирония, господа судьи, после позорного падения Порт-Артура и гибели русского флота, после ляоянского побоища и мукденского разгрома привлекать на скамью подсудимых человека за то, что он еще в начале войны резко и определенно разоблачал гибельность для трудящихся масс этой преступной войны, указывал на истинного виновника нового несчастья родины и звал всех к усиленной войне против этой бессмысленной войны? Российская социал-демократия, постоянно стоящая на страже интересов пролетариата и с точки зрения этих интересов оценившая политические события, с первых же дней войны (и в этом одна из ее великих заслуг), когда другие слои населения или молчали, или трусливо делали «патриотические» пожертвования, начала агитацию против нее и звала пролетариат требовать мира. Понадобилось более года кровавой бойни с сотнями тысяч человеческих жертв, потребовалось разорение и обнищание всей страны и целый ряд позорных поражений, чтобы и другие слои осознали всю преступность этой войны и примкнули к требованию организованного пролетариата о немедленном ее окончании. Думаю, не ошибусь, если скажу, что теперь все сознательные элементы нации, вся интеллигенция и вся печать в один голос обвиняют наше правительство в этой бессмысленной авантюре и во всех ужасах пережитых поражений.