Суд над судом. Повесть о Богдане Кнунянце

— Пожалуй, нет.

— Я попытаюсь брать с вас пример. Не буду покупать виллу, автомобиль. I'll keep my tiead above water.[26] — Он рассмеялся. — Вы рассуждаете, синьор профессор, как настоящий хиппи. Как баптист. Им тоже ничего не нужно. Я снова убеждаюсь в том, что Россия — страна великих замыслов и вымыслов. Страиа, в которой хорошо умеют жертвовать и мечтать. Это то, что в России умеют делать лучше всего.

Я встал.

— I beg your pardon, синьор доктор. Soviet of workers… Вы, кажется, так сказали. What next?[27]

— Рабочий день давно начался, Микеле. Включайте прибор. Иначе вам не дадут хорошей должности. Поневоле придется to keep your head above water.

— Еще один вопрос. Last thing.[28] Зачем вы пишете свои романы? Хотите заработать деньги или it's relaxation?[29]

— Это средство продлить жизнь, — сказал я, протягивая ему листок с переписанными формулами. — Что вы скажете вот об этой структуре?

— Like a squirrel in a cage.[30]

Я достал с полки бюкс с двойной крышкой. Его дно едва прикрывал белый искрящийся порошок.

— Вот все, что смогли сделать синтетики, пытаясь воспроизвести «белку в колесе». Нужно провести возможно полные испытания.

Я не стал объяснять Микеле, что это вещество почти отвечает структуре V, рядом с которой лет восемьдесят назад экзаменатором был поставлен жирный вопросительный знак.

— Прошу вас только об одном. Предельная аккуратность. Это все, что мы имеем. Испытайте на мышах. Как обычно.

— Океу.

— Непременно проконтролируйте, как будет изменяться содержание препарата в крови.

— Океу.

На следующий день Микеле рассказывал:

— Я разделил powder[31] на десять частей. Exactly,[32] Распределил между десятью животными.

— В котором часу это было?

— Ближе к вечеру. Между четырьмя и пятью. Вот записи в журнале.

— Огромная концентрация, Микеле.

— Мы обычно так делаем.

— Да, но… Я забыл вас предупредить. Здесь может быть очень высокая активность. Как они себя чувствуют?

— Пойду посмотрю.

Когда он вернулся, на нем лица не было:

— Вы смеетесь надо мной, профессор. You know I am weak sister.[33]

— Что случилось?

— Их там нет.

— Кого?

— Мышей. Вы спрятали их. Вы велели их спрятать.

— Что за ерунда!

— Клетка пуста. Контрольные животные на месте, а другая клетка is empty.[34]

— Вы думаете, что говорите? Все мыши?

— Не кричите на меня. I am more sinned than sinning,[35] — пробурчал Микеле.

— Вы что-нибудь перепутали.

— Это невозможно.

— Когда вы вчера уходили из лаборатории, животные были на месте?

— Да.

— Но чудес не бывает.

— Они исчезли, как тело из гроба господня.

Совместный осмотр клеток ни к чему не привел. Животных на месте не было. Клетка, на которую указал Микеле и которая значилась в его лабораторном журнале, в самом деле оказалась пустой. О том, чтобы обратиться к синтетикам повторно с той же просьбой, не могло быть и речи.

Вот так ничем и окончился наш опыт.

При имени Микеле Бароычелли я до сих пор испытываю чувство стыда и запоздалого раскаянья за столь небрежное отношение к труду моих отзывчивых, многотерпеливых коллег. Впрочем, меня не оставляет одно очень смутное, почти невероятное предположение, касающееся таинственного исчезновения мышей. А что, если Микеле в самом деле ничего не напутал? Опасно слишком часто задавать себе этот вопрос.

Ах, если бы сохранился тот небольшой плоский пакет, который Богдан носил в серебряном кошельке, подаренном ему перед отъездом из Тифлиса! Я хорошо помню благородную тяжесть потемневшего металла, вензель на крышке, посекшийся от времени материал подкладки. На дне кошелька и на стенках в складках ткани застряло несколько белых крупинок, а одна стенка имела гораздо более тусклый цвет, чем другая, будто была испачкана мукой или пудрой.

Серебряный кошелек просуществовал в нашем доме до начала шестидесятых годов. Скорее всего, его потеряли при переезде на новую квартиру, когда исчезло много мелких вещей и несколько старых, дорогих мне теперь книг. Кажется, среди них была и брошюра издания 1906 года «Политические партии и формы государственного строя», написанная в Петербурге в период создания первого Петербургского Совета рабочих депутатов. С наступлением реакции эта брошюра побудила власти начать судебное преследование против ее автора, Богдана Радина, ибо С.-Петербургский комитет по делам печати усмотрел в ней «стремление возбудить рабочих к борьбе за осуществление республиканского образа жизни в России и переустройства общества на основе социалистического строя».

Это могла быть та же брошюра, но выпущенная гораздо позже, в Иркутске, сразу после Февральской революции 1917 года, под названием «Монархия или республика?». В таком случае она должна была кончаться фразой «Итак, через демократическую республику к социализму», изъятой в издании 1906 года. Но таких подробностей я, конечно, не помню.