Суд офицерской чести (сборник)

– История занятная, – начал Захаров. – Может, помните, был у брата однокурсник Сергей Скворцов…

– Как не помнить! Гордость училища! Ленинский стипендиат, секретарь курсового комитета комсомола.

– Ага, он самый. Так вот, с этим Скворцовым был один случай. На почве злоупотребления… Брату всё известно доподлинно, так как он со Скворцовым дружил. Ну, как мы с тобой. – Захаров положил руку на плечо Кравцу.

– Предлагаю тост за дружбу! – встрепенулся осоловевший Мэсел.

– Погоди, Лёнь, послушай! Однажды к Скворцову, уже за две недели до госов, приехала на Увал подружка. Стюардесса. Красивая – сам однажды видел. Улыбка, как у Бриджит Бардо. Глазищи на пол-лица. Ну и ноги от ушей растут. Брат говорил, что у Скворцова с ней серьёзно было. Только вот свадьбы почему-то не получилось. Но это потом… Значит, приехала она к Скворцову и привезла с собой бутылку спирту авиационного. «Гидрашка» называется, как вы знаете. Он же – «ликёр-шасси». Зачем был нужен спирт? Мне неизвестно. Может, сам Скворцов попросил, чтобы с мужиками вспрыснуть окончание учёбы. Может, ещё что. Главное, гуляет эта парочка в рощице, ну, возле южного КПП. Воркуют. То да сё. Про любовь, про весну…

– Давайте з-за любовь!.. – опять встрял Мэсел.

– Да не перебивай ты! Ну и что дальше, Юрка?

– Дальше – больше. Уже не знаю, какая моча им в голову ударила. Заспорили. Скворцов говорит, что выпьет всю бутылку из горла. Подруга не верит.

– Да ни в жизнь бутылку «гидрашки» из горла не выпить! – согласился Кравец.

– Это самое и стюардесса ему заявила. А он – ни в какую: выпью, и всё! Ударили, как говорится, по рукам. Скворцов открыл бутылку и стал пить. Как потом его подружка рассказывала, половину пузыря выдул разом и замертво грохнулся на землю. Она перепугалась. Давай его по щекам хлестать. А он лежит, то дышит, то не дышит.

– Надо был-ло искусственное дыханье делать: рот в рот… Ик-ик-о! – не то хохотнул, не то икнул Мэсел.

– Делала, наверно. Только время прошло, и Скворцов сам очухался. Но как будто не в себе. Короче, буйство на него напало. Стал он от неё по лесу бегать. То на дерево взберётся, то в кустах спрячется. Так они из рощи короткими перебежками через тракт оказались в бору. Как раз на той поляне, откуда мы лыжные кроссы бегаем. А там костерок горит. Люди какие-то. Два жигулёнка. Скворцов к костру прямым ходом. Она за ним. Он подбегает к одному мужику, который шашлыки жарит, и говорит: «Давай с тобой бороться!» Стюардесса его оттаскивает, а он своё: «Силу мою ты ещё не знаешь. Хочу с этим мужиком бороться». А тот: «Здесь бороться не будем. Давайте сядем в машину, отъедем в сторонку. Там и поборемся…» Стюардесса просит: «Не садись!» Скворцов сел. И поехали… – Захаров сделал паузу, нагнетая обстановку: – А конец этой истории брат уже сам видел. Он в тот день был дежурным по роте. Скворцова принесли на руках из штаба училища три первокурсника. Он был в отключке. А когда проспался, стал Сашке плакаться, что, наверное, его из училища исключат. Дескать, он с каким-то большим начальником подрался.

– И кто эт-то был? – осклабившись, спросил Мэсел.

– Кто-кто? Дядя твой! Неужто он тебе не рассказывал?

– Нет, ик… Слушайте, парни, я, ка-атся, перебрал… – Мэсел помотал головой и снова икнул. – Я, п-жалуй, лягу…

– Ага, а я лягу-прилягу… – в тон ему пропел Кравец и спросил у Захарова: – Так что сталось со Скворцовым?

– А ничего. Выпустился из училища и золотую медаль получил. Только нервы ему, конечно, изрядно попортили. На парткомиссию вызывали, чихвостили. Особенно дядя мэселовский старался. Он ведь Скворцова в штаб училища и доставил, а тот, как знакомый забор увидел, стал руль у Мэсела-старшего из рук вырывать, хотел его из машины выпихнуть…

– Во даёт! И как это ему такие подвиги простили?

– Мусор из избы выносить, наверно, не захотели.

– Во-первых, не мусор, а сор, – поправил Кравец. – Во-вторых, не выносить, а выметать…

– Ладно, грамотей выискался. Выпей с моё, тогда посмотрим. – Язык у Захарова заплетался.

Третья бутылка явно была лишней. Это почувствовал и Кравец. Мэсел тем временем уже спал на нарах, посвистывая и похрюкивая. Кравец и Захаров тоже закемарили, сидя на ящиках, прислонясь к стене.

Первым проснулся Кравец. Его разбудили какие-то неприятные утробные звуки. Очухавшись, он увидел, что Мэсела выворачивает прямо на полушубок, которым он укрыт. Лицо у него бледное, будто неживое, глаза закатились.

– Юрка, проснись! Мэселу плохо! – растолкал Кравец друга.

– А кому сейчас хорошо? – пробурчал Захаров, но глаза открыл. Посмотрел на Мэсела, выругался и предложил: – Слышь, Сань, надо его на бок перевернуть, а то захлебнётся своей парашей! Такое бывает, мне рассказывали.

– Какое там, на бок! Посмотри на эту скотину! Он и так нам все нары изгадил… Как спать будем? Чуешь, вонища? Давай его в нежилую половину оттащим, может, быстрее придёт в себя на сквозняке…

Они поволокли вяло сопротивляющегося Мэсела к двери. Тут состав начал притормаживать и остановился. Захаров распахнул дверь теплушки.

– Сань, на семафоре стоим, вокруг поле, – проинформировал он.