Суд Рейнмена

– Мяу, – ответил Джеймс, влез к ней на колени и потёрся ушастой головой о её подбородок, потом извернулся, спрыгнул с её колен и сел чуть поодаль на полу, искоса глядя на хозяйку. Синдия поднялась с дивана и пошла в ванную. Бросив на пол ночную рубашку, она встала под контрастный душ, потом промыла и заклеила разбитое колено. Вернувшись в комнату, она взяла сигареты и закурила. За окном светало. Начинался новый день, и Синдия уже знала, что начнётся он с обнаружения новой жертвы Рейнмена. Она даже в мыслях не могла назвать его настоящим именем.

Теперь уже, холодным рассудком, Синдия осмысливала ситуацию.

Павел с четырнадцати лет воевал с маргиналами и хулиганами.

Он ненавидел их за то, что случилось в девяносто втором году в подворотне и в девяносто шестом году – когда пьяный подонок убил в кафе его дядю.

Он запыхался и соврал ей о залитой кухне не потому, что у него была «девочка по вызову», а потому что только что убил двух человек и хотел отдышаться и в одиночестве прийти в себя.

Он мог удрать от Иветты на бульваре и от Антона под мостом.

Он – мастер восточных единоборств и специалист по обращению с холодным оружием.

Синдия понимала, что Павел – преступник, но не чувствовала к нему ни ненависти, ни отвращения, ни малейшего желания сдать его коллегам. И ни капли сострадания его жертвам.

Какой сильной была боль, которую он перенёс! И никто в полной мере не понимал этого, даже его мать и сестра. Павел замкнулся в своей боли и замкнул её в себе, как в раковину, а она не умирала в вакууме, она росла, давила его изнутри и требовала выхода.

Случайно ли Павел апрельской ночью проходил мимо магазина, или расчётливо ждал в засаде? Или при виде орущих друг на друга подвыпившего студента и никогда не трезвеющего слесаря, столкнувшихся возле винного отдела, боль рванулась наружу так, что нож сам прыгнул в руки, хотя изначально Павел, может быть, просто хотел прикрикнуть на хулиганов или наподдать им?

Синдия представила себе ужас и недоумение восьмиклассника Паши Уланова, когда его окружила в подворотне компания малолетних подонков. Худенький мальчик с широко раскрытыми глазами в толпе гнусаво ржущих хулиганов. А вот он же, шатаясь, в окровавленной одежде, с разбитым лицом приходит домой, а его мать зажимает ладонью рот, давя крик ужаса при виде полумёртвого от побоев сына. А вот участковый, сонный, равнодушный, вяло отмахивается от заявления о нанесении побоев: зачем ему лишняя забота. И снова боль и недоумение: ведь Паша до сих пор верил, что милиция должна защищать людей от таких, как Толька Робокоп, а закон отвернулся от него, оставив снова лицом к лицу со шпаной. неужели закон лоялен только к подонкам? Паша понял, что рассчитывать может только сам на себя и сделал всё, чтобы суметь впредь постоять за себя. Он проучил вымогателей, уничтожил «дворовую мафию», но боль не прошла, он помнил, как в отделении отмахнулись от его просьбы о помощи и не смог смириться с тем, что негодяи, подобные Робокопу, могут безнаказанно творить всё, что пожелают. Он ненавидел их, и ненависть бередила старые раны на истерзанной, израненной, истоптанной душе. И можно ли его судить за то, что он, измучившись от боли, уже не смог дольше носить её в себе?

Он искал, кому может её доверить, и не нашёл такого человека. Никому не было дела до того, чем занималась дворовая шпана в начале 90-х. Мало ли было таких «бригадиров», облагающих данью дворовую ребятню. И Павел носил всё в себе, ожидая того, кто его поймёт, и дождался, но поздно.

Неужели Синдия готова понять его? Да.

А он знал это? Да. Но сам понимал, что зашёл слишком далеко. Он знал, что она ведёт его дело, но любил её, встречался с ней, они занимались любовью, и он ласкал её жадно, исступлённо, топил в своей нежности, наслаждался каждым моментом близости, зная, что любой из этих моментов может стать последним, когда правда выйдет наружу. И она даже сейчас готова его понять и простить. И прийти на помощь, если он попросит. И, если он позвонит в дверь, она откроет.

В дверь позвонили. Даже не взглянув на экран домофона, Синдия пошла открывать дверь. Она знала, кто это. И не ошиблась.

Павел стоял на пороге. Чёрная рубашка и брюки оттеняли его бледное усталое лицо и тёмные круги под глазами. Он молчал и смотрел на неё – и всё понимал.

– Ты оставила у меня свои вещи, – он протянул ей джинсы, топик и туфли. – Можно войти? Или ты уже позвонила ТУДА?

– Я не звонила, – ответила Синдия. – заходи.