Судьба

— Наставников в моей жизни хватало, у каждого своя голова. Куда побежишь, немцы, говорят, со дня на день Москву возьмут.

— Говорят! — Захар все с возраставшим ожесточением прислушивался к словам рыжего. — Ты же молодой, что ты их слушаешь, им другого говорить нельзя, они к нам полезли.

— Убьют ведь, — дрогнувшим голосом пробормотал рыжий.

— Ага! — обрадовался Захар. — Вот она, короста, к тебе и прилипла, за себя только и боишься! Ну и убьют тебя, меня убьют, всех-то нельзя убить. Вот в том-то она и Россия, ни убить, ни пройти ее, рыжий! Что с тобой толковать, сердце овечье...

Захар поглядел на грязную стриженую голову парня уже без злобы, с жалостью, и рыжий беспокойно заворочался под его взглядом.

— Сердце у нас подбили на лету, — услышал Захар равнодушный голос рыжего, словно рассуждающего с самим собой. — Ну, выбежим, а потом?

Захар намеренно бодро плюнул себе под ноги, хотя и у него копилась и ныла под сердцем тягучая тоска.

— Эх, черт, недоделанный ты какой-то, рыжий, — сказал он. — На тебя юбку нацепить, в самую пору было бы. Куда! Да кто знает — куда? Само покажет — куда, на то и ноги да еще кое-что в придачу, — Захар шлепнул себя ладонью по лбу, чувствуя почти непреодолимое желание выместить на ком нибудь всю накопившуюся горечь; сузив потемневшие глаза, он остановил себя. — А может, и прав ты, рыжий, — неожиданно сказал он, перехватив блеснувший не то догадкой, не то решением взгляд рыжего. — А может, ты и прав, гад, — уже не в силах справиться со своей ненавистью повторил он. — Ну, так вставай, иди, испытай сам, как оно продавать, уверишься...

Он надвигался на рыжего, и тот суетливо ползком пятился; огромные, раздавленные постоянной работой руки тянулись к нему, и он знал, что от этих рук не уйти, пощады не будет, но не мог крикнуть, голос пропал. Мутный страх в глазах рыжего остановил Захара, и он несколько минут оцепенело сидел, ничего не видя и не слыша, затем повернул голову и опять увидел те же, еще полные смертельной тоски и растерянности светлые глаза.

— Ладно, — трудно сказал Захар. — Черт с тобой, живи. Только помни этот момент... близко от тебя было...

Отходя от нечеловеческого напряжения, он встал, походил в разрешенном квадрате, через силу прислушиваясь к далекому гулу сражения, продолжая присматриваться к людям, которым выпала одинаковая с ним участь оказаться за колючей проволокой. Он еще раньше выделил небольшую группу пленных, человек в семнадцать, она ничем не отличалась от остальной массы и все же держалась как-то особняком; очевидно, это были люди из одного подразделения и знали друг друга; Захар наметанным глазом определил в ней старшего — высокого белобрысого парня лет двадцати пяти в солдатской гимнастерке и обмотках; и говорил он как-то иначе, чем другие, и слушали его иначе. Покрутившись на месте, Захар незаметно смешался с ними и подсел поближе к высокому, сказав вслух, будто самому себе, что вот и местечко вроде бы ничего, посидеть можно. На него тотчас недовольно поглядели несколько человек, и высокий, равнодушно скользнув взглядом по его лицу, опять занялся своим делом; продолжал старательно зашивать оторванный рукав гимнастерки, неловко прицеливаясь иглой. Вот и хорошо, и ладно, подумалось Захару, значит, жить думает, надо к ним держаться поближе; его непрошеным вторжением недовольны, не беда, сдаваться и отступать он не собирался и, выждав немного, обратился прямо к высокому:

— Не возражаешь?

Высокий повернул голову, равнодушно оглядел Захара большими, детской чистоты глазами.

— Сиди, — медлительно сказал высокий. — Земля общая, где нравится, там и сиди.

— Ребята, — попросил Захар, — может, у кого отыщется затянуться хоть раз?

Вокруг засмеялись, и Захар, подлаживаясь, сконфуженно ухмыльнулся; высокий спросил:

— Ты, дядя, откуда родом будешь?

— Я-то, — близко, холмский. Соседняя губерния, а что?

— Ничего особого. Значит, здешние места знать должен.

— Отчего же не знать, одно время Зежский район и к Западной области отходил. В Смоленск, было дело, наведывались.

— А я сибиряк, Петром звать. С Иртыша, хорошая речка такая есть. Петр Федосеев.

— Захар Дерюгин.

На какой-то момент глаза Захара и высокого встретились, на этот раз уже без приглядки, испытующе и на равных. Федосеев перекусил нитку, бережно зашпилил иглу в подкладку пилотки, замотал ее остатком нитки и подвинулся к Захару.

— Слушай, — сказал Федосеев тихо, — раз ты здешний, может, скажешь, как лучше здесь фронт проскочить?

— В одной упряжке пойдем, — предложил Захар, прищуриваясь и поглаживая все сильнее нывшее к вечеру плечо.

— Отчего ж хорошего человека не взять? — в тон ему отозвался Федосеев. — Куда ты все голову воротишь? — поинтересовался он.

— Понимаешь, Петя, человек тут один, рыжий такой парень, не понравился, — сказал Захар. — Я с ним об этом самом деле разговорился, ну, и не понравился он мне. А теперь все мне кажется, что наблюдение за мной ведет. Из виду его выпускать нельзя.