Судьба Алексея Ялового (сборник)

— Не к тебе речь. Ты, видно, из тех, кто про свои жеребячьи подвиги хвастает, потому что природной своей не верит, сомневается в ней…

— Да что мне, свет на своей законной сошелся? Пусть себе! Вернусь живой, и мне хватит, — отбивался казачок.

— От баловства до паскудства недалеко, — непримиримо загудел Беспрозваных. — Вот ты, веселый человек, скажи: дети, к примеру, у тебя, батя им какой пример?.. Ты про это думал?

Кремневый человек снайпер! Но как он тогда, в зубном кабинете…

Ранней весной с передовой в штаб полка Яловой обычно возвращался через сожженную фашистами деревню. Бурые холмы, ветлы, сиротливо мотавшиеся под холодным дождем, остатки печей, поржавевший трехколесный велосипед у ракиты. На самом краю деревни — маленькая избушка. Безглазые окна, пустой дверной проем.

За те несколько дней, что он не был, избушка преобразилась. Над крылечком повис белый флаг с красным крестом. Дымок завивался над трубой. На гладко выструганной белой двери объявление на машинке о том, что именно здесь по таким-то дням, в такие-то часы принимает зубной врач.

Холодноватый туман в низинах съедал снег, моросил дождь, Яловому показалось, у него заныл зуб. Поежился под плащ-палаткой.

«Надо провериться», — решил.

Да и чудным показался ему этот зубоврачебный пункт почти на передовой. Километра четыре до окопов, не больше. В пределах досягаемости полковой артиллерии.

Наклонившись, шагнул через низкую дверь. Поздоровался и лишь затем увидел сбоку у окна бормашину и зубоврачебное кресло — настоящее, с широкими подлокотниками.

Что-то мирное, несуетное, довоенное было в этой избушке с земляным полом, прикрытым ветками свежепахнувшей хвои, в накаленной докрасна чугунной печурке, в марлевых занавесках на окнах. И наконец в хмуреньком существе с навитыми кудельками, выбившимися из-под белой шапочки, которое, не взглянув на вошедшего Ялового, продолжало копаться в раззявленной пасти здоровенного дядьки. Из тыловых старшин, судя по напряженному затылку в жирных складках, по офицерским «диагоналевым» брюкам и яловым сапогам, сохранявшим еще некое подобие безоблачного блеска. И лишь после того как дядя, осоловело поводя глазами, мыча, выбрался из кресла и Алексей узнал в больном старшину из продовольственного склада, который тут же вытянулся перед ним, щелкнув каблуками («подчищали» в то время тылы, отправляли на передовую), — старшина «знал службу», — лишь после этого докторша взглянула на Ялового, взглянула без всякого интереса, с глухим непроницаемым лицом.

— Вам придется подождать, — сказала. — Впереди вас товарищ с острой болью.

С соснового чурбака, сутуловато горбясь, поднялся немолодой солдат. Никак не мог освободить ремешок, чтобы снять каску, туго натянутую на подшлемник. Яловой помогал ему, солдат морщился, у него разнесло всю щеку, даже застонал. На докторшу поглядывал с такой собачьей преданностью и страхом, что та крикнула:

— Да вы что! Зубы никогда не лечили?

— Впервой, — пробормотал солдат и боязливо опустился в кресло.

Когда докторша сказала, что зуб запущен, лечению не подлежит, придется удалять, солдат жалобно промычал, безнадежно шевельнул большими ладонями в грязноватых трещинах и ссадинах.

Долго хватал ртом воздух, никак не мог подняться с кресла, когда же отважился, докторша показала ему огромный, с переплетенными корнями выдернутый зуб, тут солдат сомлел. Докторша ему нашатырь под нос — оклемался.

Качал головой, удивляясь своей слабости. Косолапя, выбрался из избушки, при встрече с Яловым неловко отводил глаза. Уже тогда о Беспрозваных писали в армейских газетах. Знаменитый снайпер. Сибирский охотник.

В боях, когда Яловой оказывался в первом батальоне, и Беспрозваных и Федор Шевель появлялись рядом. Яловому казалось, по старому знакомству. И только теперь, в тяжкой неясной дреме, между сном и явью, Яловой догадался, что заботился о нем Павел Сурганов. Прикрывал на всякий случай агитатора полка.

И вновь подумал Яловой о комбате: «Где он? Что с ним?» После боя они так и не увиделись. И что-то похожее на братское чувство шевельнулось в нем. Перешло в неясную тревогу, знобкое беспокойство, которое настигает нас, когда близким людям где-то вдали от нас грозит опасность.

…Женится Павел на Тоньке? Или, придет срок, отправит ее в тыл, и прости-прощай? Не похоже. Что-то большое связывало их. Исступленное чувство пробивалось в рассказах Сурганова.

Та веснушчатая, невзрачная — зубной врач, — как держалась она, с каким сознающим себя достоинством! И постоянное глухое отсутствующее выражение лица, будто все, с кем она встречалась в своем кабинете, ее не занимали, они были только больные, тени, которые появлялись и исчезали.

Яловой рассказал своим приятелям в полку о том, что лечит зубы, посоветовал заняться тем же. Комсорг полка Никита Лошаков — франтоватый лейтенант из моряков — притопывая, подмигивая, пропел Яловому: «Понапрасну, мальчик, ходишь, понапрасну ножки бьешь».

Заметив, как поморщился Яловой — пошловатая развязность претила ему, — Лошаков поспешно пояснил: