Судьба Алексея Ялового (сборник)

— Да ты что, Коля! — привскочила со стула. Платочек к глазам. — Что несешь-то! Перед людьми зазря не срамил бы!

— Знаю тебя. И при мне подолом крутила… Сейчас не сужу — воля твоя. Только советую: девочку побереги!

Женщина всхлипывала, мотала головой:

— Надо же!.. К нему… А он…

— Иди. Устал я. Завтра не приходи.

Соловьев натянул на себя одеяло.

— А что же… и пойду. Может, сегодня и уеду. Валечка одна, оставить не на кого.

Постояла перед закрывшимся с головой мужем. На щеках — пятна. Сказала в пространство:

— Когда теперь повидаемся… Раньше мая не выберусь.

— На том свете повстречаемся!

Глухо. Из-под одеяла.

Женщина повела плечами, будто хотела сказать: «Я-то при чем!» Скользнула взглядом по палате. Только теперь Яловой увидел ее глаза: цепкие, с холодноватой зеленцой. Из тех, что умеют выбирать и рассчитывать.

Едва стукнула за ней дверь, Николай — одеяло на пол, рывком сел.

— Сучка! Скурвилась! Я все вижу. От меня не утаишь… Продалась баба! Сгноит меня по госпиталям. Показала, не нужен. Припечатала!

Клацнул зубами, как в лихорадке. Отчаянные, жалкие, растерянные глаза. Но не плакал, нет. Значит, была еще гордость в человеке.

Четвертые сутки не спал Яловой. Только приляжет, режущая боль в шее поднимет его. Присядет, повернет шею, с натугой, осторожно — все равно, осколок, казалось, двигался, рвал живое.

Шлепал по ночному притихшему коридору; в движении, казалось, чуть полегче.

— Что же терпеть, — сказал профессор. Поглядел рентгеновские снимки, подавил шею. Пальцы твердые, уверенные. — Завтра на операцию!

Не было другого пути. Так получалось. Но только не так просто лечь на операционный стол. После пяти месяцев неподвижности, когда тебя переворачивали, поили, кормили с ложечки, словно ты во всем — как малое дитя. И вот теперь, когда с такими муками ты поднялся на ноги, встал, в столовую ходил есть, письма начал писать сам, зажимая неловко карандаш двумя пальцами, после всего — вновь начинать с начала, с того самого начала, которое, может, рядом с концом. Потому что на операцию придешь сам, а оттуда тебя повезут. И неизвестно, сколько вновь ты будешь «лежачий» больной.

Снова «утка», снова «судно»… Учись делать все необходимое лежа… Никита Моргунок из «Страны Муравии» Твардовского после того, как у него во время странствий увели коня, сам запрягся в телегу. «И шутил невесело мужик, что к коневой должности привык. Подучусь, как день еще пройду, все, что надо, делать на ходу».

Что на ходу… Что лежа. Подучусь — намучусь — наплачусь… Беда! А при его «последствиях» двойная.

Больше всего страшило это длительное лежание. Глухая прикованность. Неподвижность.

Как узнать, есть ли еще хоть какая-нибудь возможность. Или одно — на стол. Под нож. Профессор тоже человек. Можно и с ним, наверное, по-человечески. Что он тогда присоветует.

В перевязочной профессора не застал. Куда-то умчался. Все торопился, все вприпрыжку, руки — в карманы брюк, полы халата вразлет, голова вперед.

Потеряв надежду поговорить с профессором, побрел Яловой в буфет, где обедали «ходячие» офицеры, и там-то увидел профессора. Рыхлая сонноватая буфетчица Зинаида Петровна хлопотала возле него, котлетку ему подавала, компот ставила. Даже у этих торговых деятелей инстинкт срабатывает: случись что, спаси господи и помилуй, но если уж придется под нож, так лучше к знакомому.

Зинаида Петровна попыталась Ялового усадить за другим столиком, но он, не обращая внимания на ее укоризненное шипение («не дадут человеку и пообедать!»), направился к профессору.

Как только профессор начал вытирать бумажной салфеткой рот (Зинаида Петровна нарезала их треугольниками из газет), Яловой спросил:

— Скажите, профессор, вы своему сыну сделали бы операцию, если бы он оказался на моем месте?

— Близких родственников я не оперирую. Это мой принцип.

Сквозь очки поглядел на Ялового. Раздумчиво постучал оловянной вилкой по тарелочке.

— По чести сказать, не знаю. Не знаю, голубчик. Вам самому надо решать.

— Тяжелая операция?

— Как сказать… Смотря как оценивать. По-моему, средней тяжести. Тяжелая — это когда, к примеру, ключица перебита, задета аорта, кровь хлещет… Вот тут надо потрудиться…

Он напрягся, руки как бы сами собой пришли в движение, пальцы настороженно прошлись по столу. Будто мысленно прикинул возможное течение операции.

— У вас же попроще. Пойдем по ходу осколка, уберем парочку остистых отростков, чтобы не мешали, подберемся и выдернем осколочек. Полегче все-таки вам станет.

Встал. Поглядел на поднявшегося вслед Ялового, сказал чуть потеплевшим голосом:

— Мы не маги, голубчик, не волшебники. В вашем случае трудно что-либо предсказать, осколок-то в шее, возле самого позвоночника, место серьезное. Терпеть-то уж сил нет? А?

Взглянул на часы, оттолкнулся от стола, готовый вновь ринуться по бесконечным своим делам. Уже от порога, натягивая при помощи Зинаиды Петровны шубу прямо на халат, приказал:

— Утром на рентген сходите, пусть черту поставят над тем местом, где осколок. И в операционную…

Алеша, здравствуйте!

Долго не писала Вам, не по своей вине.