Судьба Алексея Ялового (сборник)

И чем согласнее, чем громче звучал «Интернационал», тем быстрее, на глазах, менялся директор. Он уже не взмахивал рукой, слова, которые он поначалу выталкивал своим острым кадыком, где-то застряли. Забыл он их, что ли. Губы сжал, замкнул.

Гимн в дружном согласии детских голосов взлетал все выше, увлекал по-особенному, победительной и веселой тональностью. И вдруг на подхватывающем торжественном всплеске раздался накаленный лютью голос директора:

— Ты чему смеешься! Ты как поешь?

Длинная гибкая фигура метнулась по проходу. И тут произошло то, во что невозможно было поверить. Директор со всей силы трахнул по лицу Ивана Нечипоренко. Иван отшатнулся, — на что сильный, здоровый парнишка был, а не сумел вырваться. Директор перехватил его руку, удержал, рванул на себя и начал бить.

Справа, слева… Слышалось унизительное, страшное: бля-я-м, бля-я-м!

— В пионеры собрался! — мычал сквозь стиснутые зубы осатаневший директор.

Недаром список рассматривал, запомнил, кто записался.

— Петь всем! — кричал он, оборачиваясь.

Всхлипнула со страха какая-то девочка.

— Шо я такого зробив, — Иван сплевывал кровь, сморкался. — Олена пискнула, я и засмеялся… Налетив, як скаженный!..

Не то что рукой, пальцем не смели тронуть ученика в школе. Это революция принесла, Советская власть. Когда татусь рассказывал, как учитель когда-то его линейкой по пальцам рубил, чтобы больнее было, — так это когда происходило. В старые времена, при царе. И вот теперь, на глазах у всего класса учитель бил ученика.

Этого не могло быть! Несколько раз Алеша со страхом, тайком оглядывался: Иван сидел на последней парте, щека подпухла, под глазом синяк. Было! Не показалось, не привиделось.

Исхитрился директор, задобрил отца Ивана какими-то подарками, дальше школы не пошло.

Но сам директор не переменился. Расправа короткая: за ухо крутил, выворачивал и — за дверь.

Алеша поджидал маму, она задержалась в классе, стоял возле двери, смотрел в щелочку. Вдруг сильная, наглая рука хватанула его за шиворот, бросила на колени. Он увидел над собою разбежавшиеся яростные глаза директора с присевшими по углам зрачками. Директор поволок его и метнул в дверь с такой силой, что она сама собой распахнулась, Алеша вылетел на крыльцо. Минуты две не мог встать, хватал ртом воздух — не было дыхания.

Но сильнее боли и страха было чувство рушащегося мира справедливости, потому что невозможно было совместить все, что происходило в их школе, с тем, что он знал, во что верил и что любил.

Мама пришла как-то поздно вечером домой, собрание было у нее в школе, упала на лавку возле стола, заплакала:

— Он — не учитель! Он — бандит!

Уроки вел по-странному. Брал книгу, называл страницу: выучить, решить. От себя нельзя было ничего добавлять. Он по книге следил. Чтобы слово в слово. Задачи на доске не объяснял, не решал. Вызовет кого-нибудь из учеников, тот запутается, а директору и «байдуже»: в окно поглядывает, ногу об ногу почесывает, слушает вполуха. Мог выскочить во время урока из класса: или кур гонять, которые забрались на грядки — как раз лучок проклюнулся, — или чужих коз пугнет с погреба. Война у него с козами была. Возлюбили они его директорский погреб.

В такую школу не хотелось ходить!..

Тимофей Петрович, бывало, все объяснит, расскажет, что и как делать, спросит: «Все поняли?» Кого-нибудь заставит повторить задание. Отличишься, вызовет к доске, чтобы весь класс мог видеть того, кто старанием заслужил похвалу учителя. По ряду пройдет, по голове погладит, пожурит за кляксу. Не крикнет никогда, ногой не топнет. Алеша тянулся изо всех сил. Задачу не одолеет — гулять не пойдет. При лампе будет допоздна сидеть. К татусю за помощью нечего было и думать. Мама так поведет глазами, что татусь сразу: «Ты сам, сынок… У меня свои задачи не выходят». Учился он в заочном институте. Ему письмами задания присылали. Алеша в полном расстройстве: «Не решу! Не выходит!» Мама спокойненько: «Вот и скажешь Тимофею Петровичу, не смог». А разве мог Алеша сказать, что «не решил». В школу его взяли рано — шести лет — с условием: «Не будет успевать, останется дома, подождет еще год». Не решил, — значит, не может учиться. Рано еще ему. Среди ночи вскакивал Алеша, в одной рубашечке к столу — и за тетрадку. Полный месяц парубкует на небе, заглядывает в окно, и у Алеши праздник: записывает решение. Казалось, во сне одолел трудную задачу.

А Вера Федоровна во втором классе как рассказывала про то, что было давным-давно в нашей степи: про скифов и их могилы, про половцев и Киевскую Русь… На всю жизнь запомнилось.

Директор один раз начал было рассказывать про казаков. Спросил, что знают они про Запорожскую Сечь. Да кто поднимет руку по своей воле. Чтобы услышать: дурак, болван. Отучил руку поднимать.

С этого и начал:

— Болваны, не знаете своей истории.

И начал рассказывать. Не о том, как создавалась Запорожская Сечь. А с конца, как «руйнувала» царица Екатерина Вторая Запорожье.

— Я вам расскажу о последних часах Сечи Запорожской, — сказал он с неожиданной торжественностью.