Судьба Алексея Ялового (сборник)

И ровно поднялась цепь, стрелки вновь пошли вперед.

Автоматчики были уже возле крайних изб…

И тут немцы с третьего залпа накрыли нашу огневую. Взрывы, сотрясая землю, следовали один за другим. Против нас работали тяжелые минометы и артиллерия.

Разнесло снежный завал, я приподнялся и увидел дымящиеся воронки, перевернутые минометы с правого края и Виктора; приподняв голову, взмахивая рукой, он выкрикивал: «Огонь! Огонь!» Три миномета, несмотря ни на что, продолжали стрелять. На огневой валялись убитые, кричали, отползая, раненые.

— Давай на огневую! — сказал Борис. — Если что, сам становись у миномета!

Я, пригибаясь, побежал к огневой. Но нашу цепочку, по которой передавалась команда во время налета, как ветром сдуло, не знаю, куда они подевались.

Я крикнул Борису:

— Переходи ближе! Ничего не будет слышно.

Я оказался почти посредине, между минометами и Борисом.

Борис со старого места, — он что же, не услышал меня? — прокричал новые данные. Я повторил их. Виктор отозвался на огневой.

Он уже навел там порядок. Тяжелораненых оттащили. Кто мог идти, уходил. Кто мог оставаться — оставались. Забелели свежие повязки на руках, на закопченных лицах. Он сам наводил.

Захлопали наши минометы. Мина шла за миной… Я вытянулся на носках. Маленькие фигурки поднимались с ослепительно белого снега на склонах холма, бежали, обтекая черные гроздья разрывов, они обходили церковь уже и слева, оставалось метров пятьдесят до ограды.

Раздался короткий режущий свист, глухой удар и, казалось, вместе с разрывом — крик от миномета. Вновь угодили на огневую.

Все покрыли разрывы. Я лежал, втягивая голову в плечи. Тяжелые удары с силой молота обрушивались на землю, рвали, поднимали ее, выпевали на разные голоса осколки. Разрывы раздавались то спереди, то сзади. То подходили, казалось, к самым ногам, то приближались к голове.

Едва поутихло, я встал и, пошатываясь, направился к минометам. Там, казалось, живого места не осталось. Зияющие раны глубоких воронок, земля, перемешанная со снегом, свежие пятна крови.

И последнее, что я успел увидеть. Недалеко от меня — Виктор, его тело, брошенное на черный снег, голова без шапки и строгое мальчишеское лицо с распахнутыми замершими глазами. Оглушающего воя того снаряда, который шел на меня, я не услышал…

Я очнулся от невыносимой боли. Прямо на меня шло низкое, сморщенное небо в черных провалах. На него противно и больно было смотреть.

Скрипели полозья. Я понял: сани. Впереди лениво подрагивали заиндевевшие крупы бегущих лошадей. Ко мне наклонился Павлов. Оказывается, старика тоже! Левая рука на перевязи, правой он натягивал на меня одеяло.

— Виктор как? — спросил я. И сам удивился, как трудно говорить и какой у меня слабый, жалкий голос. Словно во мне самом еще оставался кто-то другой, здоровый и сильный, и мог наблюдать и мог рассуждать. И не мог понять, что я уже не прежний, а слабый, беспомощный, осужденный на долгую дорогу.

— Ты вот что, ты молчи, — сказал Павлов. И дрогнувшим голосом, с неожиданной лаской: — Молчи, сынок… Тебе, того, не надо сейчас…

И отвернулся. Мне показалось, на глазах у него слезы.

Тут только вспомнил я все, что увидел в последнюю минуту.

Боль скручивала меня, рвала, выгибала. И мне хотелось одного — уйти как можно скорее от этого холодного мира, от этого низкого, сморщенного неба, от этих страданий. О самой смерти подумал я в ту минуту без страха и сожалений, как о желанном избавлении. Провалиться в темноту. И все…

Но боль не оставляла меня. Качало, подбрасывало сани на снежных переносах. Зыбкая мучительная волна держала меня на той грани, которая отделяет сознание от спасительного беспамятства, она поднимала меня и опускала, и не давала его, и мучила меня.

Я зажмурил глаза, сцепил зубы, чтобы не стонать, не кричать…

Зыбкую мутную мглу прорезает свист и шорох… И я увидел: над низкой темной землей взлетают лебеди в сияющем снежном оперении. Они вытягивают длинные гордые шеи и поднимаются все выше и выше. И трубят… Трубят так, словно прощаются навсегда, трубят так, что все тело выгибается в крике и рвется в безнадежном порыве подняться, встать…

Куда вы, белые лебеди?..

1960—1966

ЖЕРЕБЕНОК С КОЛОКОЛЬЧИКОМ

1

По дороге медленно катит подвода. Пожилой возница в мятой солдатской пилотке дремлет, ослабив вожжи. Лошади лениво мотают высоко подвязанными хвостами. Из-под копыт вылетают ошметки грязи. Под ветром хмурятся лужицы воды.

Пригревает набравшее высоту солнце. Дремотно дышат пустынные непаханые поля. Лишь кое-где поднялись щетинки яркой, по-молодому зеленой падалишной ржи. Мирных жителей давно выселили из фронтовой полосы. В уцелевших на пригорках среди лесов деревеньках укрылись полковые тылы.

За подводой рысит длинношеий жеребенок. Тормозит, скользя, разъезжаясь на высоких крепеньких ногах. Тихо звякает колокольчик. Под ботало приспособили патронную гильзу от противотанкового ружья. Гнедая кобыла обеспокоенно выворачивает голову, призывно ржет.