Судьба Алексея Ялового (сборник)

— Ранило меня, смеха-а… Только мы в лощине разместились, на Украине, за Днепром, дело было, плащ-палатку возле танка расстелили, консервы открыли, лучок нарезали, механик фляжку открыл — и вдруг меня как ветром подхватило. Веришь, чувствую, что взлетаю, понять ничего не могу, думаю, как же так, пожрать не успел… А сам лечу, руки, ноги расставил, как в цирке, и до того приятно, понимаешь… Ни боли, ни страха — лечу, и все. Потом трах об землю! Аж внутри екнуло. Хочу вскочить — и не могу. Левая рука и нога вроде шевелятся, а вторая половина онемела. Подняться не могу. Кричу сгоряча: «Ребята, поднимайте!» Думаю, как бы поесть. Смех, да и только!

Потом только разобрался, стрелок возле гусеницы выгибается, кровавая пена на губах, отходит, а механику ногу оторвало, кричит, бинты требует…

Подняли меня, понесли, и вновь, знаешь, показалось: лечу, крылышками взмахиваю.

Петя безоблачно улыбается. На черепе — широкий рваный провал, дышит, ходит, правая рука висит, нога бессильно подвернута, а он улыбается, незлобивый, спокойный мальчик.

— Да, смеха-а!..

Дня через два посмурнел Петя Скворцов. Виновато улыбаясь, прилег на кровать. Квелый, пожелтевший. Забегали сестры, к его кровати поспешил дежурный врач. А Петя уже в бреду мечется. Выкрикивает тоненьким голосом: «Вправо, вправо бери! Выстрел!» Казалось ему, что он в танке. Что снова в бою. Захрипел.

На высокой коляске повезли прямо в операционную. Голова мотается из стороны в сторону, коленки разъехались.

Случилось обычное, что случалось с «черепниками». Где-то в глубине после ранения оставалась какая-то малость. Костный осколочек воспалился или что другое начало гноиться. Главное, в таком месте, что человек сразу оказывается на краю. И никогда не определишь, чем все закончится.

Пять долгих ночных часов стоял ведущий хирург под слепящим светом у операционного стола. Не дано было ему права на малейшую оплошность.

Повезли Петю после операции в одиннадцатую палату. Одиночную. Ночью и днем, круглые сутки не отходя, дежурили в ней сестры. Раненые боялись одиннадцатой. Называли «палатой смертников». В ней «отдавали концы», «давали дуба», «играли в ящик»… Но, случалось, и выбирались.

Петя Скворцов недели через две заявился в свою прежнюю палату. Крикнул от порога:

— Здорово, симулянты!

Заулыбался, ямочки на пожелтевших запавших щеках.

— Ожил, скворчик?

Николай Соловьев поприветствовал из своего угла.

Петя беспечно повел плечом:

— А что мне!.. Я свое еще не дожил.

Выписывался, помогали ему сестра, няня. Натягивали сапоги, гимнастерку, брюки. Сам еще не управлялся.

Шутил, посмеивался.

— Учиться буду. Я с девятого в училище подался. Теперь в бухгалтеры определюсь. Мама говорила, с детства считать любил. На счетиках откладывал: приход, расход. По домашности. Всякие там: дебет, кредит… Буду девками в конторе командовать. Смехота!

Други мои! Побратимы мои! Как-то вас приветила судьба после госпитальных дней?..

Приехала жена к Соловьеву. Во второй раз. То ли сама, по своей воле, то ли из госпиталя напомнили ей о муже. Вызвали.

На что-то все же надеялись врачи. Сыворотка, которую прислали из научно-исследовательского института, подбодрила Николая. Парикмахер появлялся регулярно. Соловьев не отпугивал, не отказывался от услуг брадобрея. Сидел подолгу на кровати, поглядывал через окно на большой сквер перед музеем, на голые деревья. А то и на костыли вставал, выбирался в коридор — в «клубную часть».

Известие о приезде жены встретил внешне хмуро:

— Нечего ей делать, что ли…

Но что-то в нем дрогнуло. Подобрался весь, беспокойно поглядывал на дверь.

Показался темный платок, напряженно скошенное белое лицо. Женщина с узелком приостановилась. Накаленно-пытливый взгляд Николая жиганул ее. Она, вильнув налитым, туго обтянутым задом, попятилась было. Но тут же, угнув голову, топая ладными, хорошо подогнанными сапогами, направилась в угол.

Подошла, чмокнула мужа в щеку, оглядела еще раз с ног до головы. Сожалеюще вздохнула:

— Все лежишь!..

У Николая блеснули глаза. Казалось, крикнет сейчас. Сдержался. Уткнулся взглядом в пол.

Жена приободрилась. Расставив заметно круглившиеся под платьем колени, поудобнее уселась на стуле. Начала выкладывать домашние новости. Валечка учится хорошо, старательная девочка, дома помогает. И полы вымоет, и печь протопит, и воды принесет. Послушная. От тетки Аграфены из деревни недавно посылка пришла. Муки килограмма два, кусочек сала и так, по мелочи… Вот тут испекли тебе с Валюшей пирожков, коржиков.

Наклонилась с узелком к тумбочке.

— Не надо! Забери назад!

Женщина виновато засуетилась, забормотала:

— Чегой ты? Чем тебе не угодили?

— Ладно! Прослушал все. Ты сама-то как? Работа как?

— Там же, Коленька, в столовой. Уважение ко мне. Валечка со школы забежит, пообедает. И домой прихвачу. Мы с доченькой душа в душу, — прямо выпевала. Но пальцы почему-то вздрагивали, все подол платья одергивала.

— Мужиков домой не води! — неожиданно рубанул Николай. Казалось, безо всякой связи с тем, о чем говорилось. — Валентина не маленькая, все понимает.