Судьба Алексея Ялового (сборник)

Знал, придет последний час и, прощаясь со всем, что было, поблагодарит судьбу, что соединила, свела вместе.

В те отчаянные дни, между жизнью и смертью, на госпитальной койке, мог ли он знать, предвидеть?

Когда Алексей был один, как в этом дальнем полете, вне своих обычных дел, неутихающей суеты, он оглядывался в прошлое, вспоминал живые голоса тех, кого больше нет и среди которых мог оказаться и он.

Один ворчливый дурак недавно спросил: «Чем же ты доволен?» Изрек глубокомысленно: «В жизни, знаешь, мало радостей». Ах ты, сукин сын! Провоевать честно и вернуться живым с такой войны!..

…Я боюсь слова «счастье», потому что знаю, как хрупко, непрочно бывает человеческое существование. Сколько катастрофически случайного в нашей жизни. Но я радуюсь каждому мгновению, которое мне дано. Возможности любить. Работать. Может, что-нибудь останется и для будущего.

Сделать как можно больше. Успеть бы только!.. А ты брюзжишь, все тебе мало, все что-то недодают тебе. Вспомни тех, кто по праву мог сидеть здесь, рядом. Что бы они сказали? Оттуда. Издалека.

То глохло в ушах, то вновь врывался мощный гул моторов. Внизу тускло отсвечивала снежная холмистая даль. Самолет все тянул и тянул. Над облаками. Между звездными мирами и землей.

В затуманенной дали виделась могила Ольги Николаевны в приморском городке с готическим собором, ратушей, квадратной площадью в центре. Железная ограда. Рваные края черной мраморной плиты… Рябина с пламенеющими осенью гроздьями. Робкий шелест резных листьев.

И деревянная пирамидка с красной звездой на могиле Павла Сурганова на глухом лесном перекрестке.

А те, первые, с кем поднимался в атаку в ослепительно-солнечный февральский день сорок второго года? Лежали они рядами перед деревней Сазоновкой. Если бы можно вспомнить, пережалеть всех… С кем шел рядом. Кого знал.

Уходит время, многое забывается, а боль, страдания остаются… За суетой, за делами отодвигаются, живое — живым, но вдруг неожиданно придет сумеречный час, прихлынет полузабытое и — вновь на солдатской дороге.

Передали по ряду карту полета. Изломанная красная линия почти упиралась в Канаду, вдоль берегов США. Коричневые пятна Багамских островов. Куба.

Когда раненых, сняв с автобусов, грузовиков, подвод, разместили в бывших школьных классах — носилки ставили прямо на пол, потому что передвижной полевой госпиталь уже двинулся, ушел вперед, — Яловой, жмурясь от боли, все же разобрал, что на стене прямо перед ним школьная карта. Северная и Южная Америка. Вступая в борьбу со своим глохнущим сознанием, заставлял себя вспоминать все, что знал об этой части света. С трудом двигая пересохшими губами, бормотал: Бразилия, Аргентина, Перу, Чили, Венесуэла, Колумбия… Столицы?..

Ему надо было удостовериться, что он еще по эту сторону. Вспомнил ли он тогда Кубу? Вряд ли. Хотя мог бы. На Кубе, кажется, еще до войны поселился Хемингуэй.

Сестричка со вздернутым носиком прикладывала руку к его лбу, не отходила, приговаривала, уговаривала: «Поговорите со мной, вам легче будет».

Что показалось ей? Что «не в себе», заговаривается?..

— Миленький, все обойдется, женитесь, детки пойдут, — повторяла и повторяла.

Кормила с ложечки. Манной кашей. Ничего другого не могли приготовить. Продовольственный склад уже уехал.

Сунет ложечку и приговаривает:

— Кушайте, пожалуйста. Все обойдется. Покушайте — постоните. Это ничего, постонать можно, вам и полегчает.

Плох же он тогда был. Невозможно даже представить теперь…

— Первый раз на Остров?

Рядом с Яловым плюхнулся в кресло лысоватый плотный морячок. Лицо свекольное, в глазах пьяноватая веселость. Видно, «принял норму».

— Жары опасаетесь? После декабрьских-то морозов… Ничего, обтерпитесь. Русский человек везде освоится. Хоть в пекло его сунь. И там себе занятие найдет.

Глазами — на карту, на часы, в окошко:

— К солнцу скоро выскочим. Прошли Бермуды, справа Флорида останется. Будем подлетать, к окошку перебирайтесь. Земля совсем не такая, как у нас. Коричневая, мутноватая. Сверху Остров похож на крокодила с раззявленной пастью. Поймете, почему кайманом называют. Кайман — это крокодил по-ихнему.

Летела из отпуска группа моряков рыболовного флота! Их сейнеры ремонтировались на Острове. «Начали» в Москве, «позаправились» в Мурманске, «продолжили» в самолете…

— Нам без этого нельзя. Такое наше дело. Жизнь такая. Как в песне: «По морям, по ок-е-а-нам…» По полгода, а то и больше без семьи.

Его приятели давно угомонились. Подремывали, похрапывали. Кто как. А он крутился на сиденье. То в окно, то к Яловому. Беспокойный он, или какой-то зуд его донимал. Поговорить хотелось человеку, что ли? И хотя Яловой в том грустно-воспоминательном настроении, в котором он находился, и не был склонен к разговорам и откровениям, все же посочувствовал человеку. Полюбопытствовал: кто он? Откуда? Как семья?