Судьба Алексея Ялового

Титка Ганна глянула на него нездешними, блеклой голубизны глазами. В них не было ни страдания, ни горя. Все выпил и обесцветил голод. Губы ее дрогнули. Она выдохнула бессильным шепотом:

— Дытыно, хлебца дай… Хоть крыхотку вынеси…

— Нет у нас хлеба, титко, — сказал Алеша. Вспомнил про макуху: — Подождите, я сейчас…

Титка Ганна взяла кусок макухи, обиженно проныла, как маленькая:

— Хлебца-а…

Открыла рот — голые красные десны, ни одного зуба не осталось, — начала сосать макуху.

Больше Алеша ее не встречал.

БЕЗ ОТЦА

Долгой, тяжелой, бесконечной казалась дорога из школы домой. Моросил мелкий весенний дождь. Скользили, разъезжались ноги на неровной узкой дорожке.

А в голове звучит, приплясывает неизвестно из каких далей приблудившаяся песенка:

Сидор та Каленник
Напьяли соби куреник.
У куренику сидят,
По варенику едят…

Давнее, полузабытое… Из счастливых снов…

На печи всегда тепло. Печь была малым домом. На печи спали, на печи бабушка пряла и рассказывала про старинное житье-бытье. Печь казалась просторной. На ней играть можно было, переводить картинки, рисовать — низенькая скамейка заменяла стол. У печки вечерами подвешивали пузатенькую яркую шестнадцатилинейную лампу «чудо» — становилось светло как днем. Алеша осваивал грамоту, читал.

В январскую стужу на печи ужинали. Рассаживались по кругу. Бабушка в середину горшок с варениками, плавают в масле, желто отсвечивают.

— Стоп, сыны-соколы, — командует татусь. — Не спешить!

Выстругал, заострил палочку, каждому в руку.

— Вареники лучше всего идут под песню. Люди придумали специальную песню про вареники. Они сами тогда в рот прыгают.

Сидор та Каленник
Напьяли соби куреник.
У куренику сидят,
По варенику едят…

«Спичку» в горшок, и вареник «сам собой» в рот к татусю. И пошла потеха. Споют громко, со смехом, с криками две строчки и вареник в рот. Еще две строчки, и новый вареник поплыл из горшка на деревянной заостренной палочке.

…От хаты, серевшей на бугре-насыпи, чтобы в паводок не затопляло, медленно отъезжает подвода. В мглистой дождевой дымке четко рисуется наклонно поставленный крест, угадывается низкий гроб. Плывущая дождевая мгла, хата, остающаяся в стороне, глубокая в тусклом водяном блеске колея, оставляемая подводой, приподнятый к небу крест, медленно, разрозненно бредущие по грязи люди. При силе были родные, могли похоронить как полагалось. В ту весну по-разному люди отправлялись к месту вечного своего пристанища.

Или время было такое, или возраст подходил, брал свое: думалось о жизни. Для чего все живое? Жизнь дана человеку для чего?

Началось как бы с игры. Услышал Алеша, мама сказала татусю:

— Надо бережнее с ним. Подходит трудный возраст. Вопросы возникают. Для чего мы живем, может спросить.

Алеша выждал и действительно спросил. В тихую минуту, придав своему лицу выражение некоторой умственной загадочности и тайного смятения:

— Мама, а для чего люди живут на земле?

Кому не хочется казаться значительным и умным, озабоченным важными «философскими» мыслями, в отвлеченности своей мало связанными с реальными заботами. Потому что ответ мало заботил Алешу. Втайне он полагал, для дураков такие вопросы. Кто об этом спрашивает всерьез? Живешь и живи! Чего лучше! Успевай только оборачиваться. На работу в поле, на речку, погонять мяч в лапту с хлопцами, яблоки оборвать. Все в радость. Но если считают, подошло время и надо задавать вопросы, пожалуйста!

Его удивила растерянность мамы. Лицо ее обреченно полыхнуло. «Дождалась-таки» — было написано на нем. Она, стараясь придать своему голосу ровный учительский тон, начала говорить о том, что человек является на свет для добрых дел. Чем больше он сделает хорошего, тем дольше о нем будут помнить.

И тут Алеша уже всерьез и неожиданно для самого себя спросил:

— А почему умирают люди?

Память оставляет по себе тот, кто уже не живет. Холодная погребальная дрожь пронзила его.

Мама начала говорить о биологии, о естественном старении.

Все взбунтовалось в Алеше. Жить для того, чтобы стареть и умирать. Ему казалось, открылась мрачная, безнадежная истина. На мгновение он почувствовал себя несчастным…

— Ты капусту полил? — с порога грозно закричала бабушка. — Ах, чтоб тебя лихоманка забрала! То с хлопцами гоняет, то от книжки не оторвешь. Бери ведра, капуста пропадет!

У жизни были свои законы!

Забылось мигнувшее сомнение. Мучительно возвернулось в тот трудный год.

Как ни повернешь, все на острое натыкаешься. Колет, ранит. Всюду недруги, враги…

Первую четверть в школе закончил: двойка по геометрии, по другим предметам тройки, одна пятерка. С первого класса привык в первых учениках. Теперь — все на дыбы.

— В школу не пойду!

В тот год многое было как в тумане.

«…Напьяли соби куреник… По варенику едят…»

Вареники разве что во сне увидишь. И татуся не было в «куренику»… Подался в дальние края: «зароблять гроши. Двойную ставку посулили. Пошептались с мамой, решились. Поплакала бабушка. И остались они одни. Без отца. На весь долгий год.