Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы

Как-то у меня испортились часы, и я направился к урмастеру (часовщику), расположенному недалеко, на улице, идущей прямо от казармы. Урмастер, сухопарый немец лет 40–50, жил и там же работал на втором этаже трехэтажного дома. В рабочей комнате, заставленной лотками с часами и инструментом, толпилось несколько солдат с теми же, что у меня, заботами. Я оказался последним. Когда я вручил ему свои часы, вошли двое гражданских, средних лет, муж и жена. Оказалось, они были его приятелями, прибалтийскими немцами, эмигрировавшими в Германию еще в Гражданскую войну. Они хорошо говорили по-русски. Я воспользовался нежданными переводчиками, и мы невольно разговорились. Прибалты оказались начитанными людьми из старой дореволюционной интеллигенции. Они с удивлением отмечали появление погон, офицерских и генеральских званий, все, как в царской (потом Белой) армии. В газетах и журналах множество публикаций про Суворова, Кутузова и других известных военачальников. У вас даже ордена Суворова, Кутузова, Нахимова, они же царские генералы, говорили они. После революции все это было предано анафеме. Что произошло, зачем тогда нужна была Гражданская война? Я, в силу своего разумения, высказал свои соображения. Потом были вопросы о Москве, о моем житье-бытье до войны, о школе, о книгах, которые мы читали. Узнав, что я играю в шахматы, урмастер страшно оживился (он оказался любителем шахмат), предложил сыграть партию, если я не возражаю. Время было, я согласился, и мы уселись за шахматной доской. Я играю неважно, но здесь выиграл партию. Приступили ко второй. Я опять выиграл и видел, что урмастеру досадно. Третья также осталась за мной. Он, оказывается, тоже был неважнецкий шахматист, но очень увлекался шахматами. Он удивлялся, что среди русских столько хороших игроков. Здесь, среди своих горожан, с трудом найдешь любителя шахмат, говорил он. Было пора уходить, и я распрощался. Урмастер кивнул, пригласил заходить на шахматы и крикнул: «Хильда, иди проводи…» (я догадался по тону). Вышла довольно миловидная девушка, чуть старше меня, его дочь, и, взяв меня за руку, проводила через двор наружу, где неожиданно обняла и начала целовать. Так мы познакомились. Я, по возможности, в свободное вечернее время, захватив 1–2 банки консервов (тогда это была «валюта»), зачастил на шахматные сеансы, большинство из которых, к досаде урмастера, выигрывал. Хильда всем своим видом выказывала мне симпатию, выпросила у меня карточку, показала свою квартиру, которая состояла из трех небольших комнат с пианино в гостиной. Там же на стене висел большой портрет молодого летчика с траурной лентой. Это ее брат, сбит под Ленинградом, пояснила она. Мне стало как-то не по себе. Вот я нахожусь в семье моего врага и любезничаю с его сестрой. Как себя вести, я не знал, хотя видел, как ведут себя мои друзья. Хильда вызывала симпатию, не скажу, что меня к ней не тянуло, но не больше. Затевать что-то серьезное не хотелось, легкая связь претила, тем более на глазах родителей, которые относились ко мне хорошо. Строгие правила, которых я придерживался (если дружишь, обязан отвечать), плюс моя неопытность не позволяли мне принять решение. Хильда даже пыталась привлечь меня к более тесным отношениям, но я по неопытности и стеснительности не мог на это решиться, да и тесная обстановка квартиры не располагала. Прибалты, которые мне почему-то симпатизировали, очевидно, заметили наш флирт. Как-то, когда никого не было в комнате, они сказали что-то в следующем роде: «Не думайте, что здесь царит любовь и вздохи при луне в духе Пушкина, Лермонтова и других… Ничего здесь этого нет, все очень грубо и материально…» Я не сразу понял их намек, но вскоре убедился в их правоте.

Мне предстояла поездка в Стендаль на гарнизонную медкомиссию. Перед отъездом я тепло попрощался с Хильдой, сказав, что отлучусь на несколько дней. По приезде из Стендаля я смог вырваться в город только через несколько дней, вечером, с трудом получив увольнительную (ведь я был просто солдат). Дверь в знакомую квартиру открыл сам хозяин и приветливо пригласил меня в дом. Войдя в комнату, я обнаружил там шапочно знакомого мне лейтенанта из снабженцев, который сидел за столом в компании Хильды и ее матери и играл с ними в карты. Я мгновенно оценил обстановку, поздоровался и сделал вид, что пришел поиграть с хозяином в шахматы. Мы сели за столик, и партию я быстро проиграл, поскольку мои мысли были заняты создавшейся ситуацией. Затем я встал и, сославшись на дела, попрощался. В дверях я столкнулся с зачем-то выходившей Хильдой. Своим небольшим запасом слов я дал понять, что не понимаю происшедшего. Она, пряча глаза, что-то говорила по-немецки. Я не понял ни слова, но по глазам и мимике понял, что она предпочла другого. Сухо попрощавшись, я буквально выскочил из дома и вернулся в казарму.