Судьба чемпиона

Как раз в этот момент Грачёв принес обед Александру. Подвинул стул, расставил тарелки. Подхватил Александра под руки, подтянул к подушке.

— Вот тебе ложка — ешь. Я сейчас яблоки помою.

Вспомнил Александр, как обыкновенно говорят о пьяницах: «Трезвый мухи не обидит, а как выпьет — зверь зверем». «И он такой. Сам себя не помнит».

Однако обида и сердечная боль за случившееся не оставляли Александра. Нет-нет, да и подумает: вернется ли к нему здоровье? Вдруг навсегда останется инвалидом?

В такие горькие минуты не мог он спокойно смотреть на Грачёва. Хотелось крикнуть что есть мочи: «В тюрьму тебя, мерзавца!»

Кусал от обиды губы.

Вспоминал своего дружка Витю Гурьева: красивый, черноглазый, с румяным, как у девушки, лицом. Он был робок и стеснителен, первым приходил на помощь друзьям — ангел, не человек. Но... до первой рюмки. Стоило выпить глоток-другой водки — Виктор сатанел. Каждого встречного задирал, поносил грубыми словами, лез в драку. И непременно попадал в милицию.

Ещё вспоминал наставления бабушки: «Будь отходчив, внучек, долго обид не таи. Обида что змея: сердце жалит, душу томит. И к черному делу человека толкает».

В другой раз говорила: «Сильного обидеть трудно. Если ты большой и сильный — как тебя обидишь? Слона возьми к примеру. Идет он себе и идет. Моська лает, а он идет».

Грачёв словно слышал муки Сашиного сердца. Уходил и долго слонялся по больничным коридорам, по другим палатам.

Жертву свою признал сразу — с первого взгляда. И понял: Саша узнал его тоже. И предоставил ему решать судьбу их дальнейших отношений.

Грачёва в клинике все полюбили; он понравился врачам, сестрам, няням; каждого встречал улыбкой, каждому готов был помочь.

Никому и в голову не могло прийти, что этот красивый, сильный и приветливый мужчина уже трижды увольнялся с работы за пьянство. Он только новому другу своему Александру Мартынову рассказал историю своей жизни. И признался: «Сбитый я с курса человек. Моя компания теперь — выпивохи да ханыги, такие же, как я, бедолаги».

Профессор, просматривая записи о больном, не нашел места работы Грачёва. Позвал к себе, спросил:

— Вы, мил человек, кто будете: министр, артист или слесарь?

— Последняя роль ближе всего мне по духу, да только и слесарем, и даже учеником слесаря никто меня не берет. Рюмка мне дорогу перешла. И нельзя сказать, чтоб я пил много — не алкаш я, не запойный пьяница, а как выпью, бешеным становлюсь. Непременно дров наломаю.

— А вы не пейте. Совсем не пейте. И тогда у вас все станет на место,— сказал профессор, будто речь шла о пустяках.

— Хорошо бы, да не получается. Рюмка она незаметно летит в горло.

Выписав рецепт, профессор поднял на Грачёва глаза. Перед ним сидел на редкость ладный, крепко сбитый человек. В хороший свой час сотворила его природа.

— Будем лечить дальше,— сказал профессор.— Но помните: вы остались живы только потому, что рядом с вами оказался товарищ с машиной. В другой раз... подобный случай может окончиться плачевно. Идите в палату.

У профессора не было времени, и он не стал подробно расспрашивать Грачёва о его жизни. Первые исследования не давали полной картины; патологических нарушений в области сердца не было, алкогольного отравления — тоже; пьянство в этом случае не могло быть единственным фоном для такого состояния; очевидно, тут был внезапный психологический шок, но о нем больной из каких-то соображений умалчивал.

Профессор не лечил в своей клинике алкоголиков, но он много видел перед собой людей, чьи болезни развились на фоне курения и пьянства. Нет органа, который бы не страдал от возлияний и от курения. Рак легких встречается у курильщиков в двадцать раз чаще, чем у остальных. Цирроз печени, болезни сердца — печальное следствие пьянства. Бурлов по виду мог определить «стаж» пьяницы. Мертвенная синюшность, мешки под глазами, помятость лица, помутневший, вороватый взгляд — и всегда пришибленная, виновато склоненная голова... У Грачёва не было этих признаков — взгляд прям, тверд. Казнит себя пьянством, чего истинные пьяницы никогда не делают. «Он, конечно, пьет,— размышлял профессор, заканчивая запись в истории болезни,— но он не пьяница, тем более, не алкоголик».

Бурлов для себя решил: поговорю с Грачёвым ещё раз, попробую вызвать на откровенность.

Ещё в молодости, работая в системе скорой помощи, Бурлов часто ночами, по восемь-десять часов кряду оперировал людей с разбитыми головами, поломанными ребрами, выбитыми суставами. Резал, чистил, сшивал места, проткнутые финкой, гвоздем, шилом. И почти всегда драмы совершались в состоянии опьянения. Водка, как страшный молох, бросала людей в кровавую молотилку, и люди стонали, плакали, молили о помощи.

Сибирский городок, в котором жил хирург, был небольшой, но работы хирургу хватало. Болели ноги, ныла спина, глаза от напряжения слезились. Когда заканчивал операцию, в изнеможении опускался на подставленный кем-то стул. Старшая операционная сестра вытирала с его лица пот, подавала чашку крепкого чая.

Смолоду дал себе зарок: не пить! Как-то в кругу друзей, принуждавших его выпить, сказал: