Судьба фантастической гипотезы

И это отнюдь не признак противоречивости или эклектичности его воззрений, скорее наоборот, здесь явное свидетельство широты мышления Ломоносова, не умевшего (да и не желавшего) загонять пестроту реального мира в прокрустово ложе какой-либо схемы.

В начале девятнадцатого века стало ясно, что ни плутонизм, ни нептунизм не могут дать универсального объяснения тому, как образовались разнообразные формы земного рельефа. В одних случаях правота была на стороне первых, в других более глубокими оказывались суждения вторых. И через несколько десятилетий учёные довольно дружно признавали, что рациональное зерно есть в каждой концепции. Новые сведения, добытые наукой, всё более определённо свидетельствовали: лик Земли формируется под влиянием и внутренних её сил (они получили название эндогенных факторов) и внешних — воды, воздуха, смены температур, наконец, под влиянием деятельности растений и животных (то есть факторов экзогенных).

Причём в одних конкретных случаях действуют преимущественно внешние силы, в других — внутренние. Тут, как это часто случается в истории познания, непримиримые прежде враги оказывались друзьями и соратниками. И если Ломоносов одним из первых начал (правда, чисто интуитивно, не давая тому теоретического обоснования) осуществлять синтез нептунизма и плутонизма, то перед нами ещё одно свидетельство гениальной прозорливости этого учёного, безошибочности его интуиции.

Впрочем, ещё надо заметить, что вообще наш экскурс в историю познания планеты из-за своей краткости волей-неволей в целом страдает схематизмом. Мы не задаёмся целью перечислить все подряд гипотезы прошлых веков, показать их достоинства и недостатки. Потому, скажем, не останавливаемся подробно на том, что и в восемнадцатом веке, и позднее продолжали развиваться представления прошлых столетий «об обрушении черепа Земли» или о ведущей роли всемирного потопа в формировании лика планеты. А наряду с тем высказывались суждения, которые с позиций сегодняшнего дня можно истолковать как намёки на мобилизм. Об этом, как мы договорились, речь пойдёт позже.

Да и слияние плутонизма и нептунизма тоже нельзя представлять как нечто одноактное. Кто-то из учёных это соединение признавал безусловно, кто-то с большими оговорками, а иные, и вовсе продолжая упорствовать, по-прежнему настаивали на безусловной правоте своей партии. Таково обычное состояние развития познания, развития мысли, которое никак не поддаётся декретам, общим установкам и прочим способам регулирования.

А притом иные упрямцы, твёрдо держащиеся устаревших взглядов, зачастую вовсе не обрекали себя на научное бесплодие. Ведь случалось, что яростный нептунист, изрядно надоевший коллегам постоянными претензиями на универсализм своих воззрений, направив все силы на поиск аргументов в пользу полюбившейся концепции, обнаруживал весьма ценные закономерности, показывающие влияние экзогенных факторов на природу Земли. Правда, при ошибочной общетеоретической установке победы такого рода, как правило, достигаются лишь в изучении сравнительно узких проблем. Но как же иной раз важны бывают потом эти частности!

Однако вернёмся к той линии развития представлений о формировании лика нашей планеты, которая с позиций современной науки оценивается как магистральная.

Итак, примерно к началу девятнадцатого века становится ясно, что в создании рельефа Земли участвуют и эндогенные и экзогенные факторы. Плутонизм объединяется с нептунизмом по принципу, напоминающему отдалённо принцип дополнительности.

Однако идиллии не получается, ибо в то же время становится ясно, что и союз этих двух направлений не в состоянии дать достаточно полного и достоверного представления о том, как шло формирование рельефа. Ведь и вправду, это не очень утешительно прийти к мнению, что в одних случаях доминировали одни процессы, в других — другие. А когда именно и почему важнейшими становились внутренние силы, когда и почему главную роль брали на себя внешние? Столь «детские» вопросы чаще всего для познания бывают невероятно трудны. И уж простое соединение нептунизма и плутонизма никак не давало возможности найти на них ответ. Всё более насущной становилась потребность в едином, более общем взгляде.

И такой взгляд к середине девятнадцатого века появился. Он получил имя «гипотеза контракции».

Момент этот для нашей темы имеет весьма существенное значение. Потому о появлении на свет и воцарении идеи контракции придётся рассказать несколько подробнее.

Прежде всего заметим, что в принципе всякое новое представление о происхождении материков и океанов так или иначе опиралось на какую-либо космогоническую гипотезу, то есть гипотезу о происхождении Земли как планеты в целом. В прежнем перечне смены идей лишь однажды была отмечена эта связь, когда речь шла о трудах Ж. Бюффона, ибо учёный был един в двух лицах: он и автор гипотезы о происхождении планеты, и автор гипотезы о дальнейшем её развитии. В остальных случаях «космогоническая составляющая» опускалась только ради того, чтобы не обрушивать на читателя ещё один поток весьма непростой информации.