Судьба философа в интерьере эпохи.

Кантовские противоречия-разрывы априорного и трансцендентного, эмпирического и умопостигаемого, математического и динамического знаменуют в философском самосознании решающий момент - момент окончательного отделения науки и философии от религии и теологии, момент переноса точки отсчета с божественной мудрости миропорядка на человеческую способность мыслить в терминах каузальности и порядка, находить в мире явления, отвечающие этим требованиям. Роль Канта в этом событии - роль акушера и учителя философии: он режет пуповину, привязывающую науку и философию к теологии, он объясняет журденам науки и философии, что говорят они не теологической поэзией, а прозой теоретико-практических отношений к миру, до которых ни миру самому по себе, ни христианскому Богу нет никакого дела. И хотя субъективно Кант "принижает знание, чтобы очистить место вере", объективно, как человек, для которого "величайшая обязанность философа - быть последовательным"*.

* Кант И. Соч., т. 4, ч. 1, с. 338. " Там же, с. 465.

Кант смело меняет местами человеческое и божественное: теперь уже не Бог творит человека по своему образу и подобию, а человек творит Бога по образу и подобию своих практических нужд, творит как высший регулятивный принцип, в котором "лишь человечество свято"**.

В первоначальной докантовской форме это перевертывание теологического отношения "человек-Бог" связано с номинализмом и выступает в естествознании того времени под флагом деизма, который превращает Бога в "первотолчок" или в "первооснову" - в формальное основание законов природы. Классическая теология видит в Боге свободного творца и познает такого Бога через откровение, через книгу, через зафиксированное в священном писании слово божье. По отношению к этой классике деизм, как эмпирическая ересь, выглядит конкретным теологическим исследованием, в котором человек "ловит Бога на слове" - на принципе собственного богоподобия - и познает Бога не в священных книгах, а в сотворенной им природе, "книге природы". Гоббс, например, усматривает в богоподобии человека основание для бесконечности человеческого познания и ставит Бога в положение собеседника, которому можно задавать вопросы на понятном для Бога языке эксперимента и требовать ответа на эти вопросы. В деизме откровение переходит в открытие, а природа получает логические и лингвистические свойства текста, "книги" - самого правильного, авторитетного и надежного текста священного писания, прочесть который - основная задача науки и философии.

Неизбежное для любой ереси перенесение на природу основной теологической нормы порождает основные тупики метафизики как способа мышления. Категории бытия остаются понятыми, по Аристотелю или по Гоббсу, как логико-грамматические категории, вскрывать которые с равным успехом можно и в связях природы и в лингвистической структуре, что делает тождество мысли и бытия мертвым совпадением, в котором нет движения.

Кант первым осознал эти тупики и, отмечая огромную роль деизма, приветствуя его как "революцию в способе мышления", как атеизм*,

*Там же, с. 545.

он с глубоким пониманием природы этого метафизического завихрения обрушился на общее для теизма и деизма понимание сущности человека и человеческого познания: "Если согласятся с нами, что умопостигаемый субъект в отношении данного поступка может быть еще свободным, хотя он как субъект, принадлежащий к чувственно воспринимаемому миру, в отношении этого же поступка механически обусловлен, то, как только признают, что Бог как всеобщая первосущность есть причина также и существования субстанции (положение, от которого никогда нельзя отказаться, не отказавшись в то же время от понятия о Боге как о сущности всех сущностей и тем самым от понятия вседовления, на котором зиждется вся теология), необходимо, по-видимому, также допустить, что поступки человека имеют свое определяющее основание в том, что находится целиком вне его власти, а именно в причинности отличной от него высшей сущности, от которой полностью зависит его существование и все определение его причинности"*.

* Кант И. Соч., т. 4, ч. 1, с. 430.

В этом теолого-метафизическом решении мы теряем человека как субъекта познания и действия: "Человек был бы марионеткой или автоматом Вокансона, сделанным и заведенным высшим мастером всех искусных произведений; и хотя самосознание делало бы его мыслящим автоматом, но сознание этой спонтанности в нем, если считать ее свободой, было бы лишь обманом, так как она может быть названа так только относительно, ибо хотя ближайшие причины, определяющие его движения, и длинный ряд этих причин, восходящих к своим определяющим причинам, внутренние, но последняя и высшая причина находится целиком в чужой власти"".