Читаем Судьба философа в интерьере эпохи. полностью

Даже с идеализмом Платона, он в наших и не наших курсах выдается за образец философского идеализма, за эталон, по которому мерят затем и Канта, и даже Гегеля, дело обстоит далеко не бесспорным образом. Платон не выходит за рамки общей атомистической традиции, в которой "единое" элеатов как умопостигаемое, неизменное, вечное и неуничтожимое бытие пытаются тем или иным способом связать с миром рождающихся, изменчивых, смертных вещей, т.е. объединить мир "истины" и "мир мнения". До Аристотеля все эти попытки использовали теогоническую схему порождения, по которой все появляющееся на свет обязано иметь родителей, а появившись, должно пройти универсальный жизненный цикл: рождение - детство - юность - зрелость - старость - смерть. Сомнения в универсальности этой схемы звучат у Анаксагора и Эмпедокла, когда они жалуются на неправильности эллинского словоупотребления. Эти сомнения можно встретить и у Демокрита, и у Платона, однако отказа от древней схемы не происходит, никто из них не смог предложить что-либо радикально новое.

Там, где речь заходит о генезисе, изменении, уничтожении, тут же появляются традиционные "теологические" фигуры вражды и любви, матери и отца, противоречия мужского и женского. Платон, например, объясняя принцип участия идей в вещах, так и пишет: "Весьма естественно то, что воспринимает в себя, уподобить матери, то, что дает от себя модель, - отцу, а сущность, которая представляет общий продукт того и другого, - потомку" (Тимей, 50 D). Эта "материя", по поводу подчиненного положения которой у Платона написано столько глубокомысленных вещей, этимологически связана со словом "мать", так же как греческая ((pumq) и русская "природа" со словом "рождать" ((pvcnv), и если уж само участие платоновских идей в вещах определять по примату идей-образцов как идеализм, то это был бы идеализм "патриархальный", а никак не гносеологический. Не потому идеи Платона первичны, что они идеальны, а потому, что в паре определяющее - определяемое они мужская, активная, формирующая сторона противоречия. Лишь то обстоятельство, что эта древняя традиция кажется нам наивной физиологической метафорой и совершенно выходит за рамки привычных для нас логических метафор, вынуждает совершать субституцию, полагать, что Платон в использовании таких метафор отталкивался от тех же структур, что и мы, те. был идеалистом-гносеологом, хотя дорога к логическому истолкованию возникновения и движения в терминах возможности, необходимости, выбора была открыта только Аристотелем после удвоения бытия на действительное и возможное.

Так или иначе, но проблема гносеологического основания, на почве которого только и получает смысл начатый еще Гегелем и кантианцами гносеологический анализ истории философии, не может, нам кажется, считаться решенной, требует уточнений и дополнительных исследований.


5. Должен ли курс строиться как история философских идей или как история философов?

В принципе необходимы, видимо, оба пути: историко-философский "реализм", когда вклад отдельных философов или философских групп берется лишь в отношении к общему движению философской проблематики, а также и историко-философский "номинализм", когда центр тяжести анализа переносится на философствующих людей, а общее движение философской проблематики показывается производно, как продукт деятельности философов. Вместе с тем эти подходы, при всей их взаимосвязи и взаимообусловленности, далеко не равноценны с точки зрения философской пропедевтики, поскольку само воспроизводство историко-философских представлений идет у нас по двум контурам: по обширному и детализированному в рамках программ философских факультетов и по крайне обедненному на гуманитарных факультетах.

Если не злоупотреблять методом гносеологической классификации в подаче материала, принцип историко-философского "реализма" позволяет создать компактные целостные схемы движения философской проблематики, связанные непосредственно с движением социально-исторических предпосылок. Огрубление и упрощение в этом случае неизбежно, но целостность восприятия и, соответственно, четкость ориентации представляются сами по себе достаточными ценностями, и если, например, речь идет о сокращенном курсе для гуманитарных факультетов, то лучше уж получить целостное, без деталей, восприятие всего курса, от которого можно затем будет отталкиваться в дальнейшей самостоятельной работе, нежели бесконечный поток мелькающих материалистов-идеалистов, с неразличимыми лицами, высказываниями и непоследовательностями.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Философия музыки в новом ключе: музыка как проблемное поле человеческого бытия
Философия музыки в новом ключе: музыка как проблемное поле человеческого бытия

В предлагаемой книге выделены две области исследования музыкальной культуры, в основном искусства оперы, которые неизбежно взаимодействуют: осмысление классического наследия с точки зрения содержащихся в нем вечных проблем человеческого бытия, делающих великие произведения прошлого интересными и важными для любой эпохи и для любой социокультурной ситуации, с одной стороны, и специфики существования этих произведений как части живой ткани культуры нашего времени, которое хочет видеть в них смыслы, релевантные для наших современников, передающиеся в тех формах, что стали определяющими для культурных практик начала XX! века.Автор книги – Екатерина Николаевна Шапинская – доктор философских наук, профессор, автор более 150 научных публикаций, в том числе ряда монографий и учебных пособий. Исследует проблемы современной культуры и искусства, судьбы классического наследия в современной культуре, художественные практики массовой культуры и постмодернизма.

Екатерина Николаевна Шапинская

Философия
Иисус Неизвестный
Иисус Неизвестный

Дмитрий Мережковский вошел в литературу как поэт и переводчик, пробовал себя как критик и драматург, огромную популярность снискали его трилогия «Христос и Антихрист», исследования «Лев Толстой и Достоевский» и «Гоголь и черт» (1906). Но всю жизнь он находился в поисках той окончательной формы, в которую можно было бы облечь собственные философские идеи. Мережковский был убежден, что Евангелие не было правильно прочитано и Иисус не был понят, что за Ветхим и Новым Заветом человечество ждет Третий Завет, Царство Духа. Он искал в мировой и русской истории, творчестве русских писателей подтверждение тому, что это новое Царство грядет, что будущее подает нынешнему свои знаки о будущем Конце и преображении. И если взглянуть на творческий путь писателя, видно, что он весь устремлен к книге «Иисус Неизвестный», должен был ею завершиться, стать той вершиной, к которой он шел долго и упорно.

Дмитрий Сергеевич Мережковский

Философия / Религия, религиозная литература / Религия / Эзотерика / Образование и наука