Судьба философа в интерьере эпохи.

Важно отметить и другое, прямо следующее из априорного характера ранговых распределений явление: смысловую текучесть, изменчивость словаря. Об этом писал еще Соссюр, хотя это и забыто соссюрианцами. Пытаясь понять, как в условиях немотивированности лингвистического знака возможно его постоянство (неизменчивость) и вместе с тем подвижность (изменяемость), Соссюр ввел крайне важное для лингвистики представление об инерционном изменении знака: "Время, обеспечивающее непрерывность знака, оказывает на него и другое действие, кажущееся противоречивым по отношению к первому, а именно: оно с большей или меньшей быстротой подвергает изменению языковые знаки, так что возможно говорить в некотором смысле и о неизменчивости и об изменчивости языкового знака... оба эти факта взаимно обусловлены: знак подвержен изменению, потому что он не прерывается. При всяком изменении преобладающим моментом является устойчивость прежнего материала; неверность прошлому лишь относительная... Каковы бы ни были факторы изменяемости, действуют ли они изолированно или комбинированно, они всегда приводят к сдвигу отношения между означающим и означаемым" (3, с. 338-339).

У Соссюра, правда, этот инерционный сдвиг отношения в знаке не нагружен функцией, призван лишь объяснить возможность преемственных изменений в языке вообще. Но если все репродуктивно-системные моменты языка приходится понимать под формой априоризма, то инерционно-преемственный сдвиг отношения между означающим и означаемым в знаке приобретает смысл универсального механизма сохранения преемственности через изменение знака. Слова не кирпичи или неизменные кубики, из которых мы складываем то одно, то другое. Тот факт, что в связном тексте мы, в силу запрета на повтор-плагиат, не в состоянии обнаружить двух одинаковых окружений для одной и той же словоформы, как она представлена в словаре текста, должен быть понят, во-первых, инерционно, как преемственность значений слова в данном тексте, на чем держится и преемственность самого текста, а во-вторых, как последовательная преемственность сдвигов значения, преемственность изменений значения, реализуемая в актах речи через изменение окружений.

Инерционный сдвиг отношения в знаке становится в этом случае основным механизмом порождения смысла, который возникает как отклонение от зафиксированного уже в тексте значения, что и создает эффект содержательной "загрязненности" конкретных систем входа в тексты, о котором мы говорили выше. В речи, всегда ориентированной на тот или иной текст, дело приходится иметь не со словарем вообще, а со словарем данного текста, где слова имеют существенные инерционные довески - следы прежних употреблений. Даже межтекстуальная миграция, позволяющая вводить в данный текст словарь других текстов, использовать сравнения, аналогии, явно связана с этой инерционной составляющей слова, со следом прошлых использований в других текстах.

Это явление порождения и преемственной кумуляции смысла нетрудно обнаружить в любом связном тексте. В нашем тексте 1, например, три последних предложения Чехов связал через "лес". Но это не "лес" из Словаря современного русского литературного языка, а лес чеховский, лес данного текста. Сначала он "хвойный" и "громадный", затем, в новом окружении, в него добавлена "синева". Далее лес "громоздится террасами", уходит "все выше и выше", превращается в "страшное зеленое чудовище". Этот чеховский лес и связь преемственности обеспечивает, и сам в этой преемственности меняется, становясь почти "самовозрастающим логосом" Гераклита с тем, однако, существенным различием, что не сам лес растет, а Чехов его выращивает.

Вот это - Чехов выращивает - и есть, нам кажется, величайшей важности открытие современной лингвистики, которая сделала все, чтобы доказать обратное: пыталась найти в самом тексте нечто, способное взять на себя функции человека-творца, и не обнаружила в тексте ничего, кроме человеческого творения.