Судьба генерала Джона Турчина

Потом впереди появилась обложенная мешками с песком траншея, над бруствером из мешков мелькали широкополые шляпы, злобно хлопали навстречу выстрелы. Всадив шпоры в бока лошади, пригнувшись, Турчанинов промчался под пулями, с разгона перелетел через траншею и очутился среди серых солдат. Один из них приложился, чуть ли не в лицо полыхнул огнем и дымом, над ухом чмокнуло. Турчанинов поднял коня на дыбы, наскочил на конфедерата, привстав на стременах, хватил сверху саблей по голове. Успел, пока тот падал, выдернуть завязнувший в черепе клинок. Мимоходом, на скаку, рубанул с левого плеча и опрокинул другого солдата, пытавшегося ударить его штыком. Сбил грудью лошади еще кого-то...

Красные фески и кепи толпой взбегали следом за ним на бруствер траншеи, стреляли оттуда вниз. Со скрежетом сталкивались штыки, высоко поднимались и с размаху падали на головы ружейные приклады. Хриплое дыханье, проклятья сквозь стиснутые зубы, вырвавшийся вдруг нечеловеческий вопль, глухие стоны... Широкополые шляпы отбивались, выскакивали из траншеи наружу, убегали, отстреливались. Сквозь дым мелькали серые спины. Траншея была взята... С поднятой саблей, без шапки, проскакал на серой лошади Вейдемейер, ведя за собой своих солдат. Длинные волосы раздувались, белела широкая незагорелая лысина... На вражеской батарее уже суетились синие куртки, приканчивали последних защитников. Прижавшись спиной к пушечному стволу, канонир с окровавленной головой отмахивался от штыков длинным тесаком...

Потом открылась незнакомая опустелая улица, где под конскими копытами хрустели щебень и битое стекло, из окна второго этажа, выбросив руку, свешивался головой вниз мертвый солдат, а в глубине убегали, вспыхивая напоследок белыми дымками, серые фигурки.

Отъехав к дощатой стене какого-то дома, Турчанинов — землистый, страшный — остановил разгоряченную, как и он сам, лошадь, отер клинок о гнедую, потемневшую от пота, лоснящуюся шерсть, со стуком бросил в ножны. Белоногая лошадь, тряся головой, одичало косила темно-лиловым, сливовым зрачком, грызла железный мундштук — с него падали на землю мыльные хлопья пены. Еще стреляли кое-где из окон, из-за углов, из-за изгородей и в пропахшем порохом воздухе ныли случайные пули, но было ясно: Хантсвилл взят. Светлое, блаженное чувство переполняло Ивана Васильевича. Да, Хаитсвилл взят, а сам он, Турчанинов, живым и невредимым вышел из боя!

Подъехали майор Мур и начальник штаба. Мур, приятно улыбаясь, сказал что-то Турчанинову, — вероятно, поздравил с победой, — Иван Васильевич не расслышал, а может, и не хотел расслышать. Сдерживая лошадь, глядел он на беспорядочно валивших по улице, рота за ротой, солдат. Они торопливо шли, бежали мимо него с ружьями наизготовку, бородатые, грязные, возбужденные, их лица светились азартом и радостью одержанной победы.

И вдруг подхватила Турчанинова волна горячей признательности к этим простым людям, над жизнью которых он, командир, был властен, вместе с которыми делил все тяготы войны и шел на смерть.

— Ребята! — закричал он, сорвав с прилипших ко лбу волос кепи и высоко его подняв. — Ребята, поздравляю с победой! Ура!

— Ура-а! — дружно, с радостной готовностью, загорланили, оглядываясь на него, бегущие мимо солдаты, и тоже замахали шапками.

ОКО ЗА ОКО

Всю ночь лил дождь, припустив еще с вечера, и утих лишь, когда установился новый день — серенький, без солнца, ветреный, совсем не майский. Дорогу, по которой форсированным маршем, без обозов, двигались полки 8‑й бригады, залило жидкой и клейкой темно-красной грязью. Блестели полные воды глубокие колеи от орудийных колес.

Насквозь мокрые, в облепивших плечи шинелях с пелериной, навьюченные походной поклажей, неся ружья кое-как, хмурые, молчаливые солдаты шагали нестройными, спутавшимися рядами. У себя за спиной Турчанинов слышал несмолкаемое тяжелое шлепанье по лужам облепленных грязью ног. Многие из этих ног были босы. После первых же часов марша под дождем новенькие, только что полученные на бригаду башмаки развалились. Солдаты, разувшись, побросали их на ходу. Иван Васильевич, наблюдая такое, только зубами скрипел. Было время, когда, потрясая растерзанным солдатским сапогом, гневно кричал он подпоручику Толстому: «Картон!» Оказывается, и здесь, за тридевять земель, были те же порядки.

Вместе с Турчаниновым, верхом на мокрых, шершавых лошадях, окутанные потемневшими от дождя непромокаемыми плащами, с натянутыми на кепи капюшонами, ехали во главе растянувшейся походной колонны командиры полков Вейдемейер и Мур. Сзади трясся в седле ординарец полковника Майкл.

Дорога вилась среди зеленых полей зреющего хлопчатника. Изредка виднелись строения покинутой хозяевами фермы — без окон и без дверей, ободранные, разграбленные проходящими войсками. «Второй год война, все топчемся на месте», — думал Турчанинов.