Судьба генерала Джона Турчина

Игривое выражение слетело с круглого, пряничного лица Бюэлла, и оно приняло суровый вид — вспомнилось генералу выступление полковника Турчина на военном совете.

— Благодарю вас, майор! — Не вставая с кресла-качалки, Бюэлл протянул Муру пухлую, крепкую руку, и тот с чувством пожал ее, обрадованный полным успехом личной беседы с генералом. — Кстати, откуда вы родом, майор Мур?

На секунду майор запнулся. Из-за выпуклых стекол в упор глядели на него пронзительные глазки. «Свой!» — подумал майор.

— Из Нового Орлеана, сэр.

— Знавал я одного Мура из Нового Орлеана, — проговорил задумчиво Бюэлл, продолжая качаться в кресле. — Богатейшие хлопковые плантации.

— Это мой дядя, сэр! — сказал майор.

— Вот как?.. Он был основным поставщиком сырья для моих текстильных фабрик... Ах, эта война! — Генерал сокрушенно вздохнул, помолчал несколько минут. Сняв очки, спрятал в черепаховый футляр. — Ну что ж, майор, еще раз благодарю вас от имени командования. Ваши заслуги будут отмечены, можете не сомневаться. (Мур пристукнул каблуками.) А этим славянином мы займемся. Тут ему не Россия. От этих эмигрантов, на которых не скупится старушка Европа, нам, истинным американцам, одно беспокойство.

Я ПРИДУ В ЛУИЗИАНУ!

Под лазарет был занят богатый плантаторский дом с белыми дорическими колоннами на фасаде, владелец которого покинул именье, едва только узнал о приближении северян. Переступившие порог офицеры увидели полный разгром. Освободившиеся черные рабы в мстительном восторге распотрошили ножами мягкие диваны, переломали хозяйские стулья и кресла, повыкалывали глаза висящим на стенах фамильным портретам.

У входа в зал, где положили раненых, Надин повстречала работавшую санитаркой Гарриэт.

— Мисси, баня готова, я истопила, — сказала негритянка. — Можно мыть раненых.

— Хорошо, — ответила Надин, заправляя под косынку выбившиеся волосы.

— И еще я хотела вам сказать, мисси. Нужно сделать баню-прачечную для негров. Отдельно. С юга много бежит к нам народу. Приходят грязные, вшивые. Может вспыхнуть эпидемия. Чистота, мисси доктор, нужна им не меньше, чем хлеб и свобода.

— Хорошо, Гарриэт, я поговорю, — рассеянно отозвалась Надин, озабоченная своими мыслями. Вот уж неделя, как в бригаде работала присланная из штаба дивизии специальная комиссия, знакомясь с бригадными делами. Не только Надин, сам Иван Васильевич голову ломал, стараясь понять, по какому, случаю вдруг проявил Митчелл к нему столь повышенный и столь недобрый интерес, что это означало и что, наконец, совершил он противозаконного?

Женщины посторонились, давая дорогу санитарам. Привычно шагая в лад, они выносили из палаты тяжело провисшие носилки, прикрытые сверху простыней, под которой намечались очертания неподвижного человеческого тела. Свесившаяся с носилок бледная рука случайно задела руку Надин. От мимолетного этого касанья осталось ощущение ледяного холода.

Сопровождаемая Гарриэт, молодая женщина вошла в зал, охвативший ее привычным тяжелым, тошнотворным запахом госпиталя.

Весь пол по обе стороны прохода был завален желтой маисовой соломой, на которой, прикрытые одеялами, в два длинных ряда лежали, а где и сидели десятки обвязанных грязными бинтами мужчин, часто беспомощных, как малые дети. Хорошо знаком был Надин вид изнуренно-серых, страдальческих, часто совсем молодых лиц.

Она постаралась отогнать от себя докучные посторонние мысли и переключиться на заботы и дела, связанные с этой палатой. Прежде всего ее интересовало состояние парня из Айовы, которому вчера ампутировала ногу.

Странным сейчас казалось Надин, что первая операция, в какой пришлось участвовать, могла произвести на нее дурнотное впечатление. Оперировал главный хирург, властный, грубоватый в обращении толстяк с широким, крючконосым, совиным лицом, громогласно отдававший распоряжения помогавшим ему врачам и фельдшерам. Он походил на мясника, доктор Паттерсон: закрывающий грудь и выпуклый живот клеенчатый фартук забрызган кровью, в оголенной по локоть толстой мохнатой руке кривой нож... Одного за другим укладывали санитары на операционную койку раненых — растерзанную, живую, страдающую человеческую плоть, и без устали резал, штопал, латал, чинил ее доктор Паттерсон, отбивая у смерти, а зачастую и безжалостно открамсывал напрочь то, что нельзя уже было спасти.

Случилось, что в общей спешке раненого усыпили недостаточно крепко. Едва острый хирургический нож вошел в тело, чтобы отделить раздробленную руку, как молодой солдат вдруг распахнул глаза и с душераздирающим криком рванулся с операционного стола. От этого вопля над ухом, от вида окровавленных докторских рук и фартуков, от удушливого, сладковатого, мерзостного запаха крови и хлороформа, наполнявшего помещенье, на минуту Надин сделалось нехорошо. (Ничего похожего на то, как препарировали трупы на курсах. О, совсем, совсем не то!)