Судьба и грехи России

                Опыт Рима  особенно поучителен для нашего времени.  Рим интегрировал не одну национальную культуру, а все  многообразное единство средиземноморских культур, уже  давно тяготевших к единству, несмотря на пестроту национальных и местных антагонизмов. И культура, которую он  защищал своим  мечом, была не его национальной, римской или греко-восточной — по своему сознанию, уже вселенской. И все же то был очень болезненный процесс. На  пути к единству пролились реки крови. Старые отечества  не хотели умирать. Рим и Карфаген, Рим и Босфор, Рим и  Галлия, — сколько жестоких вековых поединков! Несмотря  на далеко зашедшее культурное единство средиземноморского мира, национальные или локальные чувства были  сильны. Замечательно, что они были сильнее у варваров,  чем у культурных греков или сирийцев. Не одно гражданское вырождение Востока было тому причиной, но и космополитическое сознание, прокладывающее дорогу римской государственности.    Сейчас мы  живем в таком же противоречивом мире,  объединенном хозяйством, наукой, техникой, укладом жизни, в значительной мере даже искусством. Действительно, искусство наших дней, в его высших и низших проявлениях, одинаково удалилось от романтического идеала национального искусства, которым жил XIX век. По существу, культурные различия между народами Европы

НОВОЕ ОТЕЧЕСТВО                                      

==239

не более значительны, чем между княжествами средневековой Франции, и совсем уже несравнимы с пестротой древ них культур Средиземноморья. Но политика и здесь, как и везде, отстает от жизни. Государственное сознание остается прикованным  к старым суверенитетам, зажатым в узкие национальные границы. Отсюда кровавые муки родов нового великого отечества.

                Что это будет за отечество? Костная мысль пугается огромностью  встающего мира и хочет облегчить себе пере ход к нему. Завещанные XIX веком привычки эволюционной мысли соблазняют ложным реализмом постепенности. Не все сразу. Мы не созрели до мирового отечества. Ближайший  этап перед нами — это система федераций: Центральноевропейская,Восточноевропейская, Дунайская, или Балканская, плюс уже существующие: Британская, Российская и т. д. Для многих сейчас это единственно мыслимое завершение войны. Но что же это за решение? Что оно решает? Какая из этих федераций обладает действительной автаркией? Какая может  обеспечить свою безопасность своим собственным мечом? Ведь это чистый предрассудок, — хотя и лестный для представителей великих наций, — что только малые государства нежизнеспособны, беззащитны и опасны для общего мира. Как ни бессмысленны мелкие конфликты  юго-востока Европы, не они взорвали мир. Конфликты   между великими  державами  куда опаснее: франко-германский,  германо-русский, германо-славянский. Европа, разделенная на четыре-пять федераций, представляет такой же пороховой погреб, как и Европа тридцати национальных государств. Да и легче разрешаются конфликты в великом целом, чем в малом. Не Балканской федерации замирить вековую ненависть ее народов; это по силам какой-нибудь пан-Европе. Совершенно так же, как распри народов Кавказа разрешатся не Кавказской федерацией, а, по крайней мере, Всероссийской. Следовательно, и осуществление великой Федерации не труднее, а легче осуществления малых, вопреки близорукому реализму постепеновцев.

                Отказавшись от идеи областных федераций, не возвращаемся  ли мы  к знаменитому проекту пан-Европы? Но , война произнесла над ним свой окончательный суд. Европа без Англии, центрированная вокруг Германии, — теперь

==240                                                       Г. П.

 это чисто немецкий идеал. Но если Англия или даже Англо-Америка становятся средоточием и даже организующей  силой, то это уже не Европа — по крайней мере, в географическом смысле. Англосаксонский мир, расселившийся  по всем частям света, плюс истощенная войной Европа,  которая может быть теперь только придатком к нему, —  вот первые очертания будущего отечества. Культурно и духовно это все та же Европа, то есть предел распространения  былой греко-римской и христианской культуры, еще по  ныне живых и живительных в своем наследии. Кто присоединится к этой духовной Европе из вне лежащего мира,  сейчас невозможно предвидеть. Это будет делом текущего  политического дня, тогда как создание «европейского отечества» — дело, подготовленное тысячелетней историей.  Европа уже существует как нация в культурном смысле,  хотя и разделенная междоусобицами, — она должна лишь  создать для себя политическую форму.