Судьба и грехи России

                Рекам:

Теките вы, реки, где вам Господь повелел.

                Стих дает и свое объяснение расстройству природного мира. Он связывает его не с грехом Адама, а с идолопоклонством, которому подпал не только человек, но и вся тварь.

                Уж вы ой еси да все темные леса!

Вы не веруйте да бесу-дьяволу;

Вы поворуйте да самому Христу.

                Леса, горы и реки, как и звери, подобны девицам — сестрам Егория, на которых от идолопоклонства выросла еловая кора. И очищение русской земли, ее космиургическое воссозданиеЕгорием совершается путем утверждения истинной веры. Интересно отметить, что природа и в своем падении мыслится   самостоятельной, а неотраженной лишь тенью человека. Обращаясь к истинной вере, она может молиться Богу, как в стихе о Голубиной Книге. Так, посылая птицу Черногора в Окиян-море, Егории заповедует ей:

Богу молись за сине море.

                Вдумываясь  в изображение мировой порчи в стихе о Егории, нельзя не заметить, что она не имеет глубокого характера. Расстройство мира поверхностно: оно захватывает земную кору — горы, леса, реки, — но не самое тело земли. Под нечистью, покрывающей ее, земля остается не поврежденной —  если не девственной, то матерински чистой. Среди всего космоса она образует особое, глубинное

==74                                                            Г. П.

средоточие, с которым связана самая сердцевина народной религиозности.

                Солнце, месяц, звезды и зори — ближе к Богу: они происходят от Божия лица. Но не к ним обращено религиозное сердце народа. Греческое православие знало персонификацию мира: царя - космоса, который изображается в короне под апостолами на иконе Пятидесятницы. Этому мужскому и царственному греческому образу соответствует русский – женский.  Из всего космоса личное воплощение получает только мать-земля.

                Мать-земля—  это прежде всего черное, рождающее лоно земли-кормилицы, матери пахаря, как об этом говорит постоянный ее эпитет «мать-земля сырая»:

Мать сыра земля, хлеборрдница.

                Но ей же принадлежит и растительный покров, наброшенный  на ее лоно. Он сообщает ее рождающей глубине одеяние софийной красоты. И, наконец, она же является хранительницей нравственного закона, — прежде всего закона родовой жизни.

                К ней, как к матери, идет человек в тоске, чтобы на ее груди найти утешение. Иосиф Прекрасный, проданный братьями,

К матушке сырой земле причитает:

«Увы, земля мать сырая.

                Кабы ты, земля, вещая мать, голубица,

Поведала бы ты печаль мою».

                К ней же взывает Иаков, неутешный отец:

Земля, земля,

Возопившая ко Господу за Авеля,

Возопи ныне ко Иакову.

                К матери-земле  идут каяться во грехах:

Уж как каялся молодец сырой земле:

«Ты покай, покай, матушка сыра земля».

                Едва ли стоит упоминать, что земля, как в греческом мифе, помогает и призывающим ее в бою героям. Феодор-тирянин, утопая в пролитой им жидовской крови, обращается к земле:

Расступися, мать сыра земля,

На четыре на стороны,

                                                    МАТЬ-ЗЕМЛЯ                                                

==75

Прожри  кровь змеиную,

Не давай нам погибнути.

                Христианизируясь,  подчиняясь закону аскезы, мать-земля превращается в пустыню—  девственную мать, спасаться в которую идет младой царевич Иосаф.

                Научи меня, мать пустыня,

Как Божью волю творити,

Достави меня, пустыня,

К своему ко небесному царствию.

                Похвала пустыне является одной из очень древних тем монашеской литературы Востока и Запада. Но ее развитие в русском стихе подчеркивает особые интимные черты в отношении  русского народа в красоте земли. Действительно, красота пустыни — главная тема стиха, который так и начинается в некоторых вариантах:

Стояла мать прекрасная пустыня.

Так как краса пустыни — девственная, весенняя, не плодоносящая  красота, то она сообщает святость материнства весне:

Весна, мать красная,

  Красота пустыни безгрешна, - она сродни ангельскому миру:

Тебя, матерь пустыня,

Все архангелы хвалят,

Во тебе, матерь пустыня,

Предтечий пребывает.

                Недаром пустыня и отвечает «архангельским гласом».    Святая красота, утешая пустынника, настраивает на тихие, светлые думы:

Есть честная древа —

Со мной будут думу думать;

На древах есть мелкие листья —

Со мной станут говорить;

Прилетят птицы  райския —

Станут распевать...

                Это райское состояние пустынника только оттеняет суровость его телесной аскезы. Житие в пустыне жестокое:

Тут едят гнилую колоду,

А пьют воду болотную.

==76                                                    Г. П.

                Но и такая жизнь сладка царевичу, прельщенному красотой пустыни:

Гнилая колода

Мне  паче сладкого меда

                Здесь возникает интересный вопрос: не создается ли конфликт  между аскезой и красотой («похотью очей») и как разрешает его народный певец?

Сама диалогическая форма — беседа царевича с пустыней — дает возможность различных подходов к этой труднейшей  проблеме аскетики: искушению Красотой. Различия вариантов увеличивают для нас сложность проблемы, которая, несомненно, ощущается певцом, но поставлена им с чрезвычайной осторожностью. Прежде  всего, отметим крайние варианты:

Я не дам своим очам

От себе далече зреть,

Я не дам своим ушам

От себе далече слышать.