Судьба и книги Артема Веселого

Дикая ухмылка дикого случая — на улице средь белого дня погиб пятилетний сын.
Далек был твой путь, сынок, славные дела ожидали тебя.
Лежишь смирнехонько… Губы твои запеклись, занемели.
В лесах и полях пирует весна, а тебя нет.
Бульвары полны детей, мир полон детей, а тебя нет.
Чаял: восстанет в тебе сила и слава моя, и — вот! — тебя нет.
Твой лепет был для меня полон глубокого значения.
Увижу тебя во сне… О, лучше б мне не просыпаться!
Поплыву по рекам и морям, тебя не будет со мною.
Затоптан, измят твоего лица цветок.
Каждая кровинка во мне в смятеньи рыдает.
Через всю жизнь — до самой могилы — точно горб, понесу я свое горе.
Поковыляю до отбитой мне судьбою черты, и в смертный час мой последний стон будет о тебе, сынок.
Ветер дикой скорби качает меня, рвется сердце с причалов своих…
Под дробь барабана пройдут пионеры, мне вспомнишься ты.
На конях проскачут солдаты, мне вспомнишься ты.
Под окно прилетят голуби, мне вспомнишься ты.
Наткнусь на калеку, мне вспомнишься ты.
Увижу гимнаста, мне вспомнишься ты.
Возьму с полки книгу, мне вспомнишься ты.
Во дворе тявкнет собачонка, мне вспомнишься ты.
Услышу смех, услышу детский плач, мне вспомнишься ты.
Пахнет ветер, что обвевал твое разгоряченное в беге лицо, мне вспомнишься ты.
В цветке полевом я узнаю тебя.
В сияньи далекой звезды я узнаю тебя.
В журчаньи ручья я услышу тебя, мой дружок.
О, проклятый день! О, черный час!
Иссяк родник надежды моей.
Обуглены крылья надежды моей.
Ввергнута в гроб надежда моя.
Подломились колени надежды моей.
Оборвалось дыханье надежды моей.
Все кончено.
Сын умер.
Куда пойду и что буду делать?
Пуста душа моя.
Подрублены крылья жизни моей.
Живой завидую мертвым.
Отчаяние ревет во мне.
Горе мое всесильно, как вода, — плыву, тону и захлебываюсь своим горем.
Я оглох, я ослеп.
………………………………………………………………
Улетел, улетел мой белый лебедь.

Май, 1931.

Много раз в жизни с отвращением к собственному безволию и лени я вспоминала мудрый совет отца, который он повторял не раз: веди дневник.

Когда мы плыли по Волге, мы с Гайрой выторговывали себе за каждый день дневника плитку шоколада (которые мы никогда не получили, потому что скоро эта мзда переросла бы в огромные горы), и все равно вели его (я, во всяком случае) небрежно и нерегулярно. Помню, что я, когда описывала прошедший день, одним глазом все время косилась на Гайру, не дай Бог, она кончит на минуту раньше меня.

Однажды, плывя под парусом, мы устроили конкурс на лучшее стихотворение о Волге. Отец очень быстро и очень здорово написал большое стихотворение. Мы с Гайрой выжали из себя что-то очень пышное и небольшое по объему. Четвертый участник конкурса (с нами небольшой отрезок пути плыл молодой писатель) вообще ничего не смог написать.

Отец мечтал о путешествиях с нами по сибирским рекам. Я не подозревала, что такое «сталинские тюрьмы» и что означало «без права переписки», считала годы, думала, что отец вернется, и все когда-нибудь образуется.