Судьба и книги Артема Веселого

Тяжко говорить об Артеме Веселом в прошедшем времени. Более двух десятилетий нет среди нас писателя, писателя необыкновенной самобытности, всем своим обликом так похожего на русского заволжского мужика, прадеды которого в незапамятную седую старину породнились с монголами. Нет среди нас волгаря Николая Ивановича Кочкурова, но стоит взять в руки одну из его книг, написанных кровью сердца, как перед очами встает во весь свой могучий рост этот удивительно живой, трогательно простой, душевный человек.

В 1934 году я работал разъездным корреспондентом районной газеты в городе Ставрополе на Волге.

Из края привезли газеты, и я узнал, что человек, создавший «Гуляй Волгу», приехал из Москвы в Самару — на родину свою. И тут уж мне, только-только заболевшему опасным недугом — писательством, никак не удалось совладать с собой… Махнув рукой — была не была — я отправил в Самару с очередной почтовой тройкой свой первый рассказец Артему Веселому.

Ответ пришел недели через три и уже из Москвы. Мой бедный рассказец вдоль и поперек был испещрен пометками, и пометками колючими, но справедливыми. В том же конверте лежало драгоценное письмецо. Оно, как сейчас помню, было написано карандашом — размашистый, крупный почерк. Поразила меня в этом письме покоряющая сердечная простота маститого литератора. Артем Веселый говорил со мной как с равным. Будто я такой же, как и он, литератор, но вдруг, ну, совершенно случайно, написал ерундовый опус (ведь и на старуху бывает проруха).

За зиму получил от Артема Веселого еще пару писем. И начинались они примерно так: «Виктор! Что ты сейчас поделываешь в своем снежном Ставрополе?» А в конце стояло: «Артем». Письма эти меня согревали, радовали, призывали к смелости и дерзости. Но самым ошеломляющим было для меня третье письмо, полученное в апреле: оно, точно стая весенних журавлей прокурлыкало над моей головой, маня в дальние неведомые края. Артем Веселый звал меня в свои сотоварищи. Он замыслил путешествие по Волге на парусной лодке.

Так впервые в мае 1935 года очутился я в Москве.

Впервые увидел Артема Веселого.

Как-то раз, после покупки походного котелка, Артем Иванович привел меня в Книжную лавку писателей.

— Бунин есть? Чтобы только полный? — спросил он продавца.

Когда же собрание сочинений Ивана Бунина (издание Маркса) было упаковано, Артем Иванович сказал:

— Это тебе. Учись у Бунина. Настоящий русский классик.

С тех пор Иван Бунин, как и Чехов, один из любимых моих писателей.

В конце мая наша немногочисленная экспедиция: Артем Веселый, две его дочки и я отплыли из Кинешмы на большой плотовской лодке вниз по матушке по Волге. Весна и лето 1935 года выдались на диво ненастными и холодными. В первый же день нашего путешествия, под вечер, грянула страшная ливневая гроза. Заведя лодку в первый попавшийся заливчик, мы укрылись брезентовой палаткой. Так в лодке, полупромокшие, и заночевали. А утром сушились у трескучего костра, который Артем Иванович разжег одной спичкой, хотя хворост, земля, трава — все вокруг было закапано увесистыми дождинками.

Артем Иванович не терпел схоластических, беспредметных разговоров о литературе, о писательском ремесле. Плывем, бывало, под парусом по самой середине Волги, плывем молча час, другой, любуясь полноводной красавицей, вышедшей из берегов. И вдруг Артем Иванович скажет:

— Ты, Виктор, меньше читай всякие там статейки критической братии… Их поучения ломаного гроша не стоят. Учись у классиков без гувернанток. Я вот зимой как засел за «Тараса Бульбу» — три месяца читал.

Помолчит, умело правя тяжелым навесным рулем, и добавит:

— Восходы, закаты… гроза, шторм — ко всему приглядывайся. Они всегда разные, как люди. И еще — писатель должен всё видеть, всё слышать. Всё, понимаешь?..

Будучи сам писателем зоркого таланта, точного слуха, писателем виртуозно владеющим сочным, пленительным языком нашим русским, Артем Иванович стремился и меня нацелить, как принято теперь говорить, на нехоженый, и такой тернистый путь…

При сильном попутном верховике особенно ходко, словно белокрылая чайка, неслась под парусом наша лодка, с виду такая неуклюжая. Шли всегда по самому стрежню. И под самым носом лодки-птицы ласково журчала голубая волжская вода. Не раз и не два Артем Иванович с завидным мастерством проводил лодку в каком-то там метре, а может и меньше, от бакена. Вот-вот, думаешь, сейчас лодка заденет бортом за тяжелую крестовину бакена. Но нет, пролетела мимо, и бакен уж позади покачивается на беспокойной волне. Меня Артем Иванович тоже приучал к этой удалой волжской сноровке, хотя я вначале и боялся проводить лодку в опасной близости к бакену. Ведь случись такое: с разлета налети лодка на бакен, и не миновать беды. Но Артем Иванович был неумолим:

— Не трусь! Волга не терпит робких!

Еще в Москве, при знакомстве, Артем Иванович сказал:

— Зови меня просто Артемом. И без всяких там «вы».

Но я ослушался. И никак не хотел тут ему подчиниться, хотя Артем Иванович и сердился.