Судьба и книги Артема Веселого

Я только что вернулся из архангельских лесов, где видел, как навалом везли «кулаков» и «подкулачников» с семьями и выбрасывали их в глуши лесов на снежную целину или под осенними дождями. Впечатления были мрачные. Артем слушал молча, угрюмо. Потом сказал:

— А впрочем, русский мужик все вытерпит. Татарщину пережил и свалил, царский дом Романовых выдюжил, переварит и коллективизацию по-сталински! ²

7 марта Артем Веселый, получив командировку в газете «Известия», выехал на Среднюю Волгу. Через три дня он телеграфировал в редакцию о «тяжелом положении с кормом для скота» во многих колхозах. Кроме сигналов о бескормице, о неупорядочении землеустройства, Артем Веселый сообщал сведения об «искривлении в колхозном строительстве: руководители колхозов самочинно арестовывали середняков, отказавшихся вступать в коллективы, требовали обобществить домашнюю птицу и допускали иные „перегибы“». В его заметке «Распутица застала врасплох», помещенной на первой странице «Известий» 30 марта, указывалось, что «из-за нераспорядительности низовых органов тысячи тонн семенного материала остались на железнодорожных базах».

Кроме заметок и корреспонденций в «Известиях» были опубликованы три очерка Артема Веселого. Один из них — «Выходцы».

На столе ворох заявлений. Они немногословны.

«Прошу исключить меня из колхоза в виду моей причины как я не прочь от общества поэтому выхожу из колхоза. Карп Буланов».

Буланов перед общим собранием колхозников вываливает свои обиды:

— На дворе колхозном конюхов больше, чем лошадей: этот — старший, этот — младший, этот — дежурный, этот — по уборке навоза, этот — заведующий, этот — фуражир, этот — закупщик, этот — нарядчик. И всякий сноровит от дела отлынуть, так и тычутся по двору, как тараканы морены: лошади стоят по колена в навозе, котора побойчее еще кое-как сыта, а смирная сохнет — аж ветер ее, беднягу, качает… Отвел я в колхоз двух лошадей предобрых: Сокола и Стрелку. Жеребца Сокола спас еще в голодный год от смерти: с собой в избе всю зиму продержал, последние крошки отдавал ему, выходил. Славный был конь и бег преотличный. Ладно. Гляжу в окошко — моего Сокола запрягли наши начальники, куда-то поскакали. Завтра запрягли. Да каждый достает кнутом под ногу хлестнуть, а у меня он и знать не знал, что такое за кнут. Сердце знобит. Не надолго хватило — загоняли, напоили горячего, сдох. И ругать некого. А Стрелка такая кобыла, что клади, бывало, 50 пудов — везет, клади 60 — и 60 везет, а побыла в колхозе два месяца — пустые сани еле тащит. Прихожу ноне утром — лежит. Окликнул — не встает. Насилу за хвост поднял. Вышел из конюшни, она опять на бок — брык…

— Не по существу, — прерывает его председатель — Ближе к делу.

— Куда уж ближе? […]

— Вопрос ясен — исключить. Переходим к следующему.³

Из воспоминаний Марка Чарного

Помню, он вернулся как-то из поездки по Уралу и Поволжью в месяцы сплошной коллективизации в деревне. Приглушенным от волнения голосом рассказывал мне Артем о картинах голода, свидетелем которого он был. Он говорил с такой болью, что казалось, этот сильный, испытанный в боях гражданской войны и столь суровый с виду человек, сейчас расплачется. ⁴

Из записок Гайры Веселой

Летом 1932 года отец плыл на лодке с верховьев Волги с женой Людмилой Иосифовной, сыном Левой, которому было четыре с половиной года, и шестимесячной дочкой Волгой.

Мы с бабушкой присоединились к ним в Самаре.

Я впервые попала на Волгу, мне, восьмилетней, все было интересно.