Судьба Иерусалима

Когда кузов опустел, Фрэнклин выкинул из него последнюю банку — звяк! — и подтянул штаны.

— Пошли поищем Дада, — предложил он.

Они спрыгнули вниз и направились к лачуге Дада. Дверь была закрыта.

— Дад! — крикнул Фрэнклин. — Эй, Дад Роджерс! — он пнул дверь так, что задрожало все строение. Замок внутри слетел с легким треском, и дверь отворилась. Внутри было пусто, только пахло чем-то приторным, что вызвало у них гримасу отвращения — хотя они-то в жизни нанюхались всякого. Фрэнклину этот запах напомнил соленые огурцы, пролежавшие несколько лет, с побелевшим пузырящимся рассолом.

— Вот сукин сын, — сказал Вирджил. — Хуже гангрены.

Но в хижине присутствовали признаки жизни. На крюке над койкой висела рубашка Дада, погнутый стул был отодвинут от стола, постель застелена по-армейски. Возле двери стояла банка краски со свежими потеками.

— Меня стошнит, если мы не уйдем — прохрипел Вирджил. Его лицо начало зеленеть.

Фрэнклин, который чувствовал себя не лучше, попятился и закрыл дверь.

Они прошлись по свалке, где было пусто, как на лунной поверхности.

— Нет его, — сказал Фрэнклин. — Валяется пьяный где-нибудь в лесу.

— Фрэнк?

— Ну, чего еще?

— Дверь ведь заперта изнутри. Если его там нет, то кто же ее запер?

Пораженный, Фрэнклин повернулся и посмотрел на хижину. «Через окно», — хотел он сказать, но окно было всего-навсего прямоугольным отверстием, через которое Дад не смог бы протиснуться даже без горба.

— Брось, — сказал он с досадой. — Нет его, и ладно. Поехал отсюда.

Они влезли в пикап, и Фрэнклин почувствовал, как что-то пробивается сквозь опьянение — какое-то чувство жути, чувство, что случилось что-то страшное. Будто свалка имела сердце, и оно билось медленно и неостановимо. Ему вдруг захотелось побыстрее уехать.

— Что-то крыс не видно, — сказал Вирджил.

Ни крыс, ни кого; — только чайки. Фрэнклин попытался вспомнить, когда на свалке не было крыс. Он не помнил. И ему это тоже не понравилось.

— Может он рассыпал отраву, а, Фрэнк?

— Поехали, черт с ним, — сказал Фрэнклин.

7

После ужина Бена пустили к Мэтту Берку. Только посмотреть, пока Мэтт спит. Но кислородную подушку уже убрали, и сестра сказала, что завтра утром Мэтт почти наверняка сможет говорить.

Бен подумал, что он ужасно постарел. Лежа здесь, с торчащей из ворота больничной пижамы морщинистой шеей, он выглядел жалким и беззащитным. Если это правда, подумал Бен, то эти люди не поймут тебя, Мэтт. Ты попал в цитадель неверия, где кошмары лечат скальпелем и уколами, а не Библией или заклинаниями. Если в их стройной жизненной системе вдруг обнаружится зияющий пробел, они его просто не заметят. Не захотят замечать.

Он подошел к изголовью и осторожно приподнял голову Мэтта. На шее не было никаких отметин.

Он немного помедлил, потом подошел к шкафчику. Там лежали вещи Мэтта, а на внутренней ручке висел тот самый крест, с которым его видела Сьюзен.

Бен снял его и надел Мэтту на шею.

— Эй, что вы делаете?

У двери стояла сестра с уткой и кувшином воды.

— Надеваю ему крест, — сказал Бен.

— Он что, католик?

— Теперь да, — ответил Бен мрачно.

8

Уже стемнело, когда в дверь дома Сойеров на Дип-Кат-роуд тихонько постучали. Бонни Сойер с легкой улыбкой пошла открывать. На ней были только короткий передник и туфли на каблуках.

Когда она открыла дверь, глаза Кори Брайента расширились.

— Бо…, — только и сказал он. — Бо… Бо… Бонни?

— Что с тобой, Кори? — она непринужденно оперлась на ручку двери, зная, что это еще больше подчеркивает ее грудь. В то же время она скрестила ноги, предоставив ему любоваться ее бедрами.

— Бонни, а если…

— Телефонист? — спросила она, улыбаясь. Потом взяла его руку и положила на свою упругую грудь. — Послушай-ка мой телефон.

С отчаянной решимостью, как утопающий, схвативший сосок вместо соломинки, он притиснул ее к себе.

Его руки скользнули к ее ягодицам, и передник тревожно зашуршал, сдавленный их телами.

— О-о, — выдохнула она, все сильнее вращая бедрами. — Можете проверить мой микрофон, мистер телефонист? Я как раз жду важного звонка…

Он сгреб ее в охапку и пинком затворил дверь. Ей не было нужды показывать ему дорогу к кровати, он уже хорошо ее запомнил.

— Ты уверена, что он не вернется?

Ее глаза блестели в темноте.

— Вы о ком, мистер телефонист? А, о моем дорогом муже… нет, он в Берлингтоне, штат Вермонт.

Он опустил ее на кровать, раздвигая ноги.

— Включи свет, — прошептала она медленно, — Я хочу видеть, как ты это делаешь.

Он включил лампу над кроватью и повернул к ней. Ее передник сбился на сторону. Глаза казались бездонными.

— Сними это, — показал он рукой.

— Сними сам, — сказала она. — Пожалуйста, мистер телефонист.

Он протянул руку. С ней он всегда чувствовал себя неопытным школьником, и руки его дрожали, будто воздух вокруг нее был наэлектризован. Он никогда не переставал думать о ней и часто видел ее во сне, блестящую, загорелую, дрожащую от желания. Ее изобретательность не знала границ.

— Нет, встань на колени, — сказала она. — Встань на колени предо мной.