Но если посмотреть ему в глаза, все покажется не так уж страшно. Тогда ты увидишь, что нужно только открыть окно и сказать: «Заходи, Дэнни», — и потом станет совсем не страшно, потому что ты станешь одним из них, вместе с Дэнни и вместе с ним. Ты станешь…
«Нет! Вот так они тебя и схватят!»
Он отвел глаза и собрал всю свою силу воли.
«Марк, впусти меня! Я приказываю тебе! Он приказывает!»
Марк снова начал приближаться к окну. Помощи ждать неоткуда. Нет спасения от этого голоса. По мере того, как он приближался, злобное лицо с той стороны стекла делалось все радостнее. Ногти, черные от земли, царапали стекло.
«Подумай о чем-нибудь. Скорее!»
— Карл, — прошептал он хрипло. — Карл у Клары украл кораллы. А Клара у Карла украла кларнет.
Дэнни Глик зашипел.
— Марк! Открой окно!
Он ослабевал. Шепчущий голос преодолевал все преграды. Взгляд Марка упал на столик с пластиковыми монстрами, теперь казавшимися милыми и смешными…
Тут он заметил что-то.
Пластиковое привидение гуляло по пластиковому кладбищу, где один из памятников был сделан в форме креста.
Не раздумывая, Марк схватил крест, зажал его в кулаке и громко сказал:
— Ну, попробуй, войди!
На лице отразился злобный восторг. Окно распахнулось, и Дэнни ввалился в него. Изо рта его исходил неописуемый запах: зловоние открытой могилы. Холодные, бледные, как рыбье брюхо, пальцы тянулись к плечам Марка. Голова по-собачьи склонилась, верхняя губа поползла вверх, обнажая сияющие клыки.
Марк поднял свой крест и ткнул им в щеку Дэнни Глика.
Его вопль был ужасным… и беззвучным. Он отозвался только в коридорах мозга Марка. Триумфальная улыбка на лице существа мгновенно преобразилась в гримасу агонии. Бледная кожа задымилась, и в какое-то мгновение, прежде чем он исчез, Марк почуял в воздухе запах паленого мяса.
И потом все исчезло, как будто ничего и не было.
Но крест еще некоторое время светился, словно подсвеченный изнутри. Потом погас, оставив лишь синий отсвет в глазах.
Сквозь пол он услышал щелканье выключателя в спальне родителей и голос отца:
— Что там такое?
Через две минуты открылась дверь.
— Сын, — тихо спросил Генри Петри, — ты спишь?
— Нет, — сонным голосом ответил Марк.
— Тебе что, приснился страшный сон?
— Наверное, да… не помню.
— Ты кричал во сне.
— Извини.
— Ничего, — он помедлил и потом сказал, будто вспомнив сына совсем маленьким. — Может, хочешь воды?
— Нет, папа, спасибо.
Генри Петри быстро оглядел комнату, не в силах осмыслить внезапно охвативший его страх, и успокоился — все казалось нормальным. Окно закрыто. Ничего не упало.
— Марк, что-нибудь случилось?
— Нет, папа.
— Ладно… спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Дверь тихо закрылась, и отец начал спускаться по ступенькам. Марк, наконец, почувствовал облегчение. Со взрослым в этот момент могла бы случиться истерика. Но Марк только чувствовал, как ужас овевает его, как холодный ветер — тело пловца. Когда ужас начал проходить, его сменило опустошение.
Прежде, чем провалиться в сон, он нашел в себе силы удивиться в который раз странностям взрослых. Они глушат алкоголем или отгоняют снотворным такие обыденные, простые страхи, как работа, деньги, любит ли меня жена, есть ли у меня друзья. Они не сталкиваются со страхами, которые переживает любой ребенок, лежащий без сна с темной комнате. Ребенку никто не верит, и никто не вылечит его от страха, что кто-то смотрит на него с потолка. Или прячется под кроватью. Он должен вести свой бой в одиночку, ночь за ночью, с единственной надеждой на постепенное угасание воображения, которое зовется «взрослением».
Все эти мысли проносились в его мозгу в более простой форме. Прошлой ночью Мэтт Берк столкнулся с кошмаром и получил сердечный приступ; этой ночью то же случилось с Марком Петри, но он уже через десять минут спал, все еще зажав в правой руке пластиковый крест. Вот в чем разница между взрослыми и детьми.
В десять минут десятого утром в субботу Бен начал уже всерьез беспокоиться о Сьюзен, когда зазвонил телефон. Он схватил трубку.
— Ты где?
— Успокойся. Я наверху у Мэтта Берка. Мы желаем, чтобы ты разделил наше общество, как только сможешь.
— Почему ты не…
— Я заходила. Ты спал, как ягненок.
— Как там Мэтт?
— Поднимайся, сам увидишь, — сказала она, но он уже влезал в халат.
Мэтт выглядел намного лучше и казался почти помолодевшим. Сьюзен сидела у его изголовья в ярко-голубом платье. Когда Бен вошел, Мэтт поднят руку в знак приветствия.
Бен уселся на один из ужасно неудобных больничных стульев.
— Как вы себя чувствуете?
— Получше, хотя слабость еще есть. Они вечером взяли у меня кровь на анализ, а утром дали на завтрак яйцо-пашот. Ослабнешь тут, пожалуй.
Бен мимоходом поцеловал Сьюзен, заметив на ее лице странное спокойствие.
— Случилось еще что-нибудь?
— Я ничего не слышала. Но я ушла из дома в семь, а город по субботам просыпается чуть позже.
Бен перевел взгляд на Мэтта:
— Ну, и что вы обо всем этом скажете?