Судьба, или жизнь дается человеку один раз…

Магадан в то время был симпатичным компактным городком с красивыми зданиями по центральным улицам, отразившими влияние ленинградской архитектурной школы, многие воспитанники которой оказались здесь не по своей воле. На строительстве этих зданий работали бывшие военнопленные, превратившиеся в «предателей и изменников», и более свободные японские военнопленные. Вообще в Магадане ощущалась своеобразная духовная жизнь, в нем было много «бывших» ленинградцев. Они прибывали в город по собственному желанию или под конвоем в бухту Нагаева и получали сроки в Магадане. Здесь перебывали сотни и сотни специалистов: академики, руководители институтов, доктора наук, художники, артисты, музыканты. Так было дешевле и проще. С политической же стороны очень удобно — в основной своей массе интеллигенты, особенно родившиеся до большевистского переворота, не очень–то любили советскую власть. Их, свободолюбивых, обвинить в любых преступлениях оказывалось очень легко. Магадан принял десятки тысяч так называемых «врагов народа», среди них были генерал А. В. Горбатов, конструктор С. П. Королев, профессор А. К. Болдырев, киноартист Г. С. ЖженовТрудом, порой не легким этих известных и сотен безвестных зеков строился город. Славу Магаданскому музыкально–драматическому театру принесли артисты–заключенные «Колымлага»Г. Жженов, Е. Негина, Ю. Розен–Штраух, Л. Русланова, В. Козин, который после своего освобождения до конца жизни жил в Магадане, оставаясь своеобразной достопримечательностью города, человеком–легендой.

Первый год в Магадане было, прямо скажем, тяжеловато. Мы не всегда ели то, что хотели. Жили уж точно не там и не так, как это нам представлялось из опыта прошлой жизни. За год мы поменяли 17 съемных помещений. Я намерено не пишу комнат или квартир — большей частью это были именно помещения, почти не приспособленные для нормальной жизни. Мы попадали в сараи, на чердаки и даже несколько дней обитали в курятнике. К утру там замерзала вода, и, пока не растопишь лед на примитивной самодельной электроплитке, невозможно было даже умыться. Мама, естественно, очень переживала. Я совершено не роптал и молча переносил все эти тяготы и лишения, подсознательно понимая, что матери необычайно муторно на душе от ощущения безысходности, в которую она меня ввергла. Мои жалобы или нытье только усугубляли бы и без того нелегкую ситуацию.

Эта житейская чехарда повлияла и на мою учебу. В то время в новом, незнакомом окружении я был необыкновенно стеснительным юношей. А мое тогдашнее упрямство превосходило все разумные границы.

Поступил я в очень хорошую школу, в которую меня приняли с обязательным испытательным сроком, несмотря на то что восьмой класс в Комсомольске я окончил почти отличником — с одной четверкой. Таковы были правила. Про свои житейские неудобства я никому не заикался. Соседями–одноклассниками обзавестись не удавалось из–за частоты жилищного перемещения. Приготовить как следует уроки удавалось не всегда. И даже когда я был готов, а во время моего, иногда не четкого ответа в классе слышалась подсказка, я замолкал. Ведь если я слышал подсказку, то ее слышал и преподаватель. Вот эта, как бы ее помягче назвать, неумная, а с моей тогдашней точки зрения трезвая мысль заклеивала мой рот намертво. Терпение учителя математики — это случалось почему–то только на ее предметах — лопалось: «Садись, Рахманов «кол».

Мне не хватило ни времени, ни пятерок, чтобы исправить свои «колы» по двум из трех предметов до конца первой четверти. Так мне пришлось вернуться снова в восьмой класс. Понадобилось еще полгода, чтобы и учителя, и одноклассники поняли, что за субчик, как потом оказалось, не очень хреновый, у них появился. Потому как пенки я подчас выкидывал трудно перевариваемые.

Иду в школу. Перед входом чуть не сталкиваюсь с директором школы.

— Рахманов, вытри грязные ноги, — перед входом лежит решетка, а подле нее — влажная тряпка, чтобы вытирать обувь.

— Они у меня чистые.

— Я что, слепая, по–твоему? — говорит Клара Лазаревна, разглядывая мои ботинки — Они у меня чистые.

— Ты что, издеваешься надо мной?! Ну–ка марш за родителями!

— Я мою их регулярно. У меня нет родителей, только мама.

— Мама, папа, бабушка! В школу ты один не войдешь!

В общем, препирания закончились родительским объяснением, что ноги у меня были действительно чистые, а просить меня надо было… вытереть чумазые ботинки. Подобные выходки по первости случались почти еженедельно. Пока все не поняли и не приняли мою упрямую формалистскую суть. Через год мы с Кларой Лазаревной были лучшие друзья. Скажу больше, моя свадьба после службы в армии была в ее огромной квартире: таких квартир тогда в Магадане было немного, а гуляли кроме родителей и приглашенных все учителя бывшего выпускного 10–го «а» класса.

В начале мая 1957 года, за два месяца до окончания восьмого класса, ко мне и моему соседу по парте Льву Митрофанову подошел Витька Наказаньев: — Хотите с геологами в середине мая в экспедицию поехать? — его отец был геологом, и Витька с пятого класса ходил с ним в экспедиции.