Судьба Илюши Барабанова

— Видишь, опять жрали, — сказала бабушка. — Молоко в кружку наливали. Ах, чтоб вас, нахлебников!..

Петр Николаевич с хмурым видом прислушивался к ворчанью старухи. Она была виной во всех семейных скандалах, первая затевала ссоры. Как видно, и сейчас все шло к скандалу. Бабушка гремела ухватами и посудой, выговаривала старику:

— Вот тебе и сон в руку: блины мне давеча приснились… Это все ты, старый хрыч! Выгнал родное дите, Женюшку моего из дому, а теперь собирай голодранцев да корми их. Не было убытку, так черт в калитку, прости, господи, мою душу грешную!

— Пущай живет, — мирно отвечал дедушка. — Будет летом коров пасти в бору.

— Ах, дурья башка!.. Много ли напасет дитенок? Он у тебя за столом будет пастись, а ты успевай подавай.

— Ладно, Аграфена, авось много не съест.

— Тебе не жалко, а родной сын бог знает где скитается.

— Замолчи, не рви душу…

— Выгнал сына, а теперь молчи!

— Не гнал я его… Сама знаешь, хотел на путь праведный наставить.

— Наставил, изверг!.. — заголосила она.

Выведенный из себя, дедушка Никита так грохнул дверью, что в буфете зазвенела посуда. Какое-то время в доме было зловеще тихо, а потом раздался испуганный крик бабушки:

— Ах ты господи!.. Лизавета, беги скорей! Отец опять кадушки рубит!..

Старая история… Петр Николаевич привык к этим сценам. Молчаливый и тихий с виду дедок вдруг обнаруживал свирепый нрав, закрывался в сарае и рубил топором свои и чужие кадушки. Редко это бывало, но если случалось, тогда не подходи к сараю…

Тихонько, чтобы не разбудить племянника, Петр Николаевич укрыл его тулупом и пошел унимать старика.

Глава четвертая ПАСХАЛЬНАЯ НОЧЬ

Христос воскресе из мертвых,
Смертию смерть поправ.

1

В доме не утихала радость: нашелся сын Евгений. Вместе с тем росла глухая неприязнь к Илюше — чужой мальчишка пришел в дом, и надо его кормить, когда родной сын где-то скитается. Наконец бабушка сказала:

— Ладно, живи, не выгонять же тебя на улицу. Только заруби на носу: из дому ничего не выносить, здесь твоего ничего нет. Вырастешь, наживешь своего добра, тогда и раздавай.

Приближалась пасха. Приготовления к празднику были овеяны таинственностью. Бабушка ходила розовощекая от пылающей русской печи. В доме пахло ванилью. Тетя Лиза делала из цветной бумаги розочки и незабудки.

К страстной субботе дом преобразился: на дверях висели полотняные, расшитые красными маками портьеры, на окнах надувались от ветра тюлевые занавески. Столы были покрыты белоснежными скатертями, вынутыми из сундуков и хранящими на себе клетчатые складки — следы редкого употребления. Из комнаты в комнату тянулись выстиранные дорожки, по ним было мягко ходить.

В железной тарелке на окне, в нежной зелени проросшего овса, лежали голубые, коричневые, алые, желтые пасхальные яйца. Они были похожи на яркие цветы в траве.

Перед походом к заутрене все легли отдохнуть — предстояло провести в церкви всю ночь. Когда завечерело, бабушка растолкала Илюшу:

— Вставай, в церковь пойдем, за упокой родителей помолишься, чтобы их господь бог в рай определил.

В суматохе забыли подумать, во что одеть Илюшу. Тетя Лиза подрезала дедушкины штаны. Удалось найти в сундуке старую рубаху Жени. Дедушка и вовсе расщедрился, подарил приемышу пожарную куртку с медными орлами на пуговицах. С широкого кожаного пояса пришлось срезать железные кольца и крюки — приспособления для пожарных инструментов.

Шли в церковь гуськом. Впереди дедушка Никита в новом картузе старинного фасона, сшитом, должно быть, во времена Наполеона, в суконной поддевке до колен. На нем были лакированные сапоги на высоких каблуках, отчего дедушка казался долговязым.

За дедушкой шагал Илюша в пожарной куртке. Позади, рука об руку, шла тетя Лиза с бабушкой.

Дядя Петя остался дома. Он противился тому, чтобы Илюша ходил в церковь, но бабушка и тетя Лиза настояли на своем.

2

Высокие железные двери церкви были открыты настежь. Овальные окна покрыты решетками, как в тюрьме. Войдя, Илюша поразился гулким просторам храма. Из-под главного купола, точно с неба, свисало на цепях бронзовое паникадило с множеством свечей и хрустальных подвесок. Ни одна свеча не горела, и лишь изредка вспыхивали блестками граненые хрустальные украшения.

В церкви людей было немного, всюду царил полумрак. Лишь кое-где перед иконами мерцали тихие лампады. Служба еще не начиналась, и вокруг стояла торжественная тишина. Когда кто-нибудь из молящихся кашлял, это отдавалось под высокими куполами.

Молящиеся ходили на цыпочках, молча прикладывались к иконам, разговаривали шепотом. Иногда кто-нибудь опускался на колени и кланялся, касаясь лбом холодного каменного пола.

У входной двери бородатый староста торговал свечами, иконками, «Житиями святых» и поминаниями. Дедушка отстал, чтобы купить свечи. Прижав локтем картуз, он хмуро отсчитывал корявыми пальцами деньги: триста рублей за свечку — больно дорого. Зато свечи были красивые — зеленые, красные, перевитые золотыми ленточками.

От свечей пахло медом. Отдавая свечи бабушке, он молча Протянул одну из них Илюше.