Судьба. Книга 1

Люди и в самом деле вели себя скромно. Их было уже не двадцать, а значительно больше, и говорили они, может быть, чуть громче, чем обычно, да ведь и дело-то было непростое: как ни говори, убийство.

Оразсолтан-эдже и Огульнияз-эдже уселись на то же место, где они сидели во время разбора дела о похищении Узук, — на передней скамье. Вошёл Бекмурад-бай в окружении нескольких именитых баев. Они тоже прошли вперёд и сели на скамью по другую сторону прохода. Родственники и братья Бекмурад-бая разместились позади него. Чары не было.

Дивалы расселись за своим столом, стоявшим на возвышении. Престарелый кази Улугберды, тряся головой, погладил бархат скатерти, брюзгливо прошамкал сидящему рядом дивалу Рахиму:

— Велел убрать красную тряпку!.. Кровь напоминает… Зачем не убрали?

Из канцелярии пристава появился переводчик, сел сбоку судейского стола.

— Наш баяр[96] велел начинать. Он скоро подойдёт.

Переводчик был бы и сам непрочь, как и пристав, выпить пиалу-другую чая, а у пристава на столе, видимо, не один только чай, но начальник велел сидеть с судьями. Зачем сидеть — непонятно, ведь переводчик нужен самому баяру, а его нет…

— Ишан Сеидахмед не приехал ещё, — возразил дивал Рахим. — Вы не знаете, почему он задержался, уважаемый Бекмурад-бай?

— Очень набожный человек ишан, — отозвался Бекмурад-бай. — В город всегда неохотно едет… Подождём ещё немного.

— Да-да набожный, святой человек!.. — дивал Рахим почтительно закатил глаза под лоб. — Его зовут на той или на поминки, всё равно он город стороной объезжает, даже если городская дорога короче. Обиталищем разврата называет святой наш ишан город, и он трижды прав. Таким людям почёт и уважение надо оказывать. Говорят, он, сидя в своей келье, с душами усопших беседует, с ангелами разговоры ведёт. Воистину, отмеченный благостью аллаха человек!

Люди зашептались. Среди сидящих около Бекмурад-бая послышались благочестивые возгласы: «Святой человек… Быть бы мне жертвой за него…»

— А ты стала бы жертвой за ишана? — Огульнияз-эдже наклонилась к уху Оразсолтан-эдже. Та досадливо отмахнулась.

— Чтоб у него лицо высохло, у ишана этого!

Кази Улугберды был очень стар, но на слух не обижался. Он безошибочно остановил свои мутные гноящиеся глазки на Оразсолтан-эдже, дребезжащим голоском провещал:

— Женщины, покайтесь! Кто осуждает служителя, тот порочит веру, а у хулителя веры рот искривляется набок! Не наговаривайте иа ишана! Вы однажды уже вызвали гнев святого человека. Кто знает, может, беды, свалившиеся на вас, это кара аллаха за оскорбление ишана. Вы по скудоумию своему не понимаете этого и снова искушаете всевышнего, пороча его служителя.

— Кто смеет хулить ишана!

— Грех великий!

— Каяться надо! — заговорили дивалы, с угрозой посматривая в сторону односельчан Оразсолтан-эдже.

Огульнияз-эдже строптиво закричала:

— Неправду кази говорит! Кто обидел ишана? Мы обидели ишана? Не всякий с бородой — отец мой! Ишан сам нас обидел, сам плохие слова говорил! Мы виноваты? Казн говорит, что за грехи бог покарал? А что в писании сказано? Там сказано, что наказание за зло — то же самое зло. Кто это сказал? Пророк Мухаммед сказал, а ему аллах эти слова в уста вложил. Не может аллах говорить одно, а делать другое. Так только люди поступать могут… Почему я должна каяться?! Не старайтесь, кази Улугберды, переложить груз с верблюда на ишака! Ишак маленький, но тоже умеет лягаться. «Святой человек!» Хорошо мы этих святых знаем. Вон сидит, пузо выставил, словно козёл, объевшийся зерном, — он тоже святой, да? Лопнуть бы ему вдоль и поперёк, этому, святому! Пусть искривится мой рот, а каяться я не стану! Мы ещё посмотрим, что у кого раньше искривится!

— Замолчи, женщина — сердито сказал один из дивалов. — Помни, что с коротким языком жизнь длиннее…

— Ты тоже до седой бороды дожил потому, что язык на привязи держал? — обрезала его Огульнияз-эдже. — Байскими деньгами рот у тебя замазан? А люди где, которых ты защищать обязан? Для чего тебя дивалом выбирали? За столом сидеть, да байские объедки подлизывать?

Дивалы зашевелились, закричали, перебивая друг друга:

— Ладно, женщина, хватит!

— Кончай говорить!

— От барана — молока, от женщины умного слова не дождёшься!

— Кто ей позволил такие слова говорить!

— Стражника позвать надо!

— Я молчу, — сказала Огульнияз неожиданно смиренным голосом. — Я молчу, но вы, баяры мои, говорите. Говорите, говорите, чтобы все слышали вашу мудрость! Пусть люди скажут: мудрых людей мы дивалами выбрали, справедливых людей. Говорите, отцы мои, говорите… я молчу…

— Кто эта женщина? — шёпотом спросил один из дивалов своего соседа.

— Она бесноватая!

— Может, она Огульдурды-пычаклы[97]?

— Хуже… куда хуже! Говорят, она однажды встретила Огульдурды-пычаклы. Что она сделала? Она подошла и говорит: «Ты думаешь, храбрее тебя женщины нет? Слезай, бороться будем!» А что ей Огульдурды-пычаклы ответила? Она испугалась этой женщины! Она сказала «Проходи мимо, стриженая грива!» и погнала своего ишака. Плохая это женщина!

— А кто её пустил сюда? Она родственница убитого?

— Кажется, нет.