Судьба. Книга 3

— Что ж, ишан-ага, как бы ни была приятна наша беседа, я обязан ответить вам со всей откровенностью. Если бы вам очень понадобилась половина всего, чем и владею, я, подумав, может быть, отдал бы вам эту половину. Это — трудно, но я поступил бы так из уважения к вашему отцу. Однако нынешнюю вашу просьбу выполнить не могу. Причину объяснять не стану — не поймёте. Завтра я увижу, какого цвета кровь у этого выродка! — в голосе Бекмурад-бая прозвучала такая страстная ненависть, что Черкез-ишан содрогнулся и у него появилось непреодолимое желание отодвинуться подальше, к двери. — Я увижу кровь и сделаю из неё лекарство против чесотки! Говорят, у Сухаиа Скупого верблюды заболели чесоткой — продам ему это лекарство. Вот, ишан-ага, мой окончательный ответ. Другого не будет, не обижайтесь.

После продолжительного молчания Черкез-ишпн сказал, ясно сознавая, что говорит совершенно лишнее:

— Значит, так вы относитесь к нашей просьбе?

— Да, так! — отрубил Бекмурад-бай, гляди на Черкез-ишана с откровенной неприязнью. Птенец желторотый, раздражённо думал он, молил бы аллаха, что самому удалось целым уйти от Ораз-сердара, так он ещё с просьбами о помиловании! Я вас помилую, выродки Красные, так помилую, что и от могил ваших следа не останется! Попадись ещё раз в руки Ораз-сердару — одной дорожкой за этим проклятым Берды поскачешь!

Черкез-ишан встал. Игра окончилась. Можно было не скрывать своих чувств.

— Бекмурад-бай! — сказал он высоким, звенящим от напряжения голосом. — Ты понимаешь, что вся твоя затея с отрядом джигитов висит в воздухе?

— Мне до этого дела нет! — грубо ответил Бекмурад-бай. — Где висит, там пусть и висит. Прятаться не собираюсь.

— А вдруг придётся прятаться?

— Придётся, так к Черкез-ишану за помощью не пойду.

— Одна ворона гадила в колодец, да потом от жажды околела.

— Значит, колодец никчёмный был, если от вороньего помёта иссяк.

— Подумай, Бекмурад-бай!

— Пусть Черкез-ишан думает — он в медресе учился, книги читать может. А с нас довольно и того, что имеем.

— Заносишься, Бекмурад-бай! Двумя паршивыми отрядами командуешь, а нос задрал выше макушки. Да я, если хочешь знать, завтра же могу получить у Ораз-сердара четыре отряда! Только мне это ни к чему, я не желаю, чтобы проливалась кровь невинных. А вы ещё ответите за неё, все ответите!

Не дав Бекмурад-баю высказаться, Черкез-ишан с сердцем хлопнул дверью.

— Ну? — с надеждой спросил его Клычли.

Полный обиды и злости, Черкез-ишан резко сказал:

— Скорей яйцо шерстью обрастёт, чем от этих добра добьёшься! Единственное, что могу теперь сделать, это завтра перед казнью передать Берды всё, что ты захочешь ему сказать. Больше — ничего.

— Грустно, — тяжело вздохнул Клычли. — Пропадёт, значит, парень, нет ему спасения.

— Что поделаешь? — зло бросил Черкез-ишан. — На протяжении всей человеческой истории кривда заглатывала правду!

— Ладно, — сказал Клычли, — спасибо тебе, ишан-ага, за услугу. Никогда не забуду, что ты оказался другом в самую тяжёлую минуту. И попрошу тебя, если сумеешь, подбодри завтра нашего товарища. Пусть умрёт мужественно, не склонив головы перед подлым врагом.

— Его геройскую гибель народ не забудет — ведь он за народное счастье боролся.

— Обязательно передам ему твои слова, — тоскливо ответил Черкез-ишан. — На штыки пойду, по передам!.. Ах, как жаль, что ничего у нас не получилось! Не разговорами, а силой надо было освобождать Берды!

— Где она, эта сила, ишан-ага? — бледно улыбнулся Клычли. — Ты, я, мы с тобой — четверо всего. Слишком мало. Ну, прощай. Мне нет смысла рассвета дожидаться.

— Прощай, Клычли. Не обижайся, что так получилось. Никто на моём месте не сделал бы большего.

Клычли безнадёжно махнул рукой.

Летает бабочка, летает и оса

Был тот час ночи, когда чёрная сила тьмы, простёршейся над миром, предстаёт неодолимой и вечной. Тьма сгущена настолько, что её, кажется, не проткнуть пальцем. Она властвует над всем сущим, всё живое робко и покорно замерло в мягких безысходных объятиях. В этот час затихают вечно беспокойные собаки, и ни одна ночная птица, ни одна зверюшка не нарушит неподвижности и безмолвия зачарованного царства покоя, покоя — как полёта сквозь бездны времён и пространств.

Но всевластие ночи мнимо. Именно в этот час длятся последние мгновения борьбы тьмы со светом, приближается тот неизбежный миг, когда чёрное лицо ночи начнёт сереть, бледнеть, и вместо её бездонно мёртвого равнодушия вспыхнет мягкий и нежный румянец утра, несущего полные пригоршни солнечного золота, наполненного действиями, надеждами, жизнью.