Судьба. Книга 4

— Нет, — ответил Берды, — она хорошая и чистая, и я первый вытрясу душу из любого, кто скажет о йен дурное слово.

— Почему же в таком случае я должна принимать твоё признание всерьёз?

— Потому что это действительно серьёзно.

— Значит, хочешь любить двоих?

— Нет. Сейчас я люблю тебя.

Огульнязик засмеялась:

— Мы не ветки зелёного дерева, а ты не воробей, чтобы скакать с одной ветки на другую. Члену ВКП(б) это тем более не пристало.

— При чём тут ВКП(б)! — закричал Берды. — Я решаю вопрос, который касается только меня и тебя! Когда партия сказала: «Иди на войну», я пошёл, хотя ещё не был членом партии! И подставлял грудь под пули! И обнимал горячий песок! И замерзал в снегу под Оренбургом! Это было нужно для всех! А сейчас— моё личное дело!

— Нет, Берды, не личное, — возразила Огульнязик, — твои поступки — пример для десятка аульных парней.

— Неужели я всё время должен торчать на виду, как верблюжий череп на палке, указывая другим путь к воде?

— Обязан, — подтвердила Огульнязик.

— У тебя нет сердца, — сказал он.

— У меня есть совесть, — сказала она.

Послушай, сказал он, я не требую немедленного ответа. Такие дела не решаются сходу.

— Я уже решила, — сказала она, — и больше мы никогда не вернёмся к этому вопросу.

Смеясь и подшучивая, она проводила Берды за порог. И он ушёл, растерянный и злой, вспоминая старую пословицу, что женское сердце — пустынный колодец: пока не заглянешь, не узнаешь, что в нём — живая вода или дохлый верблюд.

Знал бы он, как отчаянно, как по-детски горько рыдала Огульнязик, упав ничком на свою одинокую кровать!..

Кто коз пасёт, а кто горшки облизывает

Было раннее утро — целый час до начала рабочего дня. Сергей и Клычли вознамерились использовать этот час, чтобы без помех обсудить первоочередные дела, однако этому благому намерению помешал осуществиться Черкез-ишан. Он вошёл, стащил с головы свою щегольскую белую папаху, отёр ею пот со лба и спросил:

— С утра заседаете?

Сергей досадливо крякнул.

— Ты-то чего спозаранку шатаешься? У тебя дело налажено, спал бы себе да спал, посапывая.

— Не до сна тут! — отмахнулся Черкез-ишан. — Голова кругом идёт, не знаешь, за что хвататься.

— Клопы, что ли, покоя не дают? — иронически осведомился Сергей.

— Это бы ещё полбеды, — сказал Черкез-ишан.

— А-а, знаю: его административный зуд заедает, — догадался Клычли.

Сергей фыркнул в рыжие усы. Черкез-ишан обиделся:

— Сидите тут, смешки разводите! Плакать впору, а не смеяться!

— Чем это ты так расстроен, что даже плакать собрался? — не гасил улыбку Сергей.

— А тем! — Черкез-ишан хлопнул тельпеком по столу. — Курсанты наши сбежали!

Сергей посерьёзнел. Нахмурился и Клычли.

— Куда сбежали?

— Шайтан их знает! Ночью расползлись, как паучьи дети.

— Все до одного?

— Сам иди посмотри.

— Да нет, зачем же, я тебе верю на слово. И постели разворовали?

— Наоборот, кое-что из своих пожитков побросали.

— Та-ак, значит, торопились очень, убегали от культуры. Плохо, выходит, ты с ними разъяснительную работу провёл.

— От моих разъяснений ишак на минарет бы влез и азан закричал! Все слова, которые только знал, в одну кучу собрал. И казалось, что поняла, дошло до печёнок. А утром заглянул на курсы — ни единой живой души.

— Плохо дело, — сказал Клычли.

— Плохо, — согласился Сергей. — Однако как ни крути, а советские школы в некоторых сёлах мы всё же откроем.

— Обязательно должны открыть, — кивнул Клычли.

Черкез-ишан распалился:

— Председатель ревкома и секретарь укома партии, как господь бог с пророком своим разговаривают! Все по их единому слову делается. Нет у тебя огня — на, поджарь ковургу. Как мы откроем эти чёртовы школы, если у нас учителей нет?!

— Ты здесь, товарищ Сеидов, истерик не устраивай, — одёрнул его Сергей. — Дело надо делать, а не кричать. Царя свергнуть сумели, а уж со школами как-нибудь справимся.

— Я не устраиваю истерик, товарищ Ярошенко, — перешёл на официальный тон и Черкез-ишан. — Царским дворцом рабочие за одну ночь овладели, а вот чтобы взять нашу крепость просвещения, много ночей потребуется.

— И ночей и дней, — подтвердил Сергей. — Кто спорит с очевидным.

— А если не споришь, тогда надо начинать с ноты пониже и повышать тон постепенно.

— Никак, ты обиделся на меня, ишан-ага?

— Брось ты свои шуточки! Не обо мне речь.

— О ком же?

— О людях, о народе. Почему они с учительских курсов бегут? Думают, что мы заставим их отречься от веры. Потому и берут ноги в руки. Ругая аллаха и пророка, мы только пугаем народ, от себя его отталкиваем.

Сергей пыхнул дымком самокрутки, распушил его по усам.

— Не согласен с тобой, товарищ Сеидов. Народ запугали не мы, а враждебные элементы, которые ведут антисоветскую пропаганду. Это они распускают слух, что мы искореняем веру. И тебе, как человеку умному и грамотному, как заведующему наробразом, наконец, следовало бы более глубоко разбираться в данном вопросе, а не петь с чужих слов.

— Не пою и не пел никогда, хоть и пытался отец заставить! — отрезал Черкез-ишан и вытер лоб тельпеком.