Судьба. Книга 4

Возбуждённому Аманмураду очень хотелось проявить себя немедленно, доказать своё рвение и беспощадность к врагам ислама и разрушителям устоев жизни, благословлённой пророком, определённой мудрыми канонами шариата и древним законом отцов. Хотелось активного действия, за которым явственно угадывались испуганные, искажённые страхом смерти лица, мольбы о пощаде, истошный — по мёртвому — плач женщин. Нужен был только жест — не слово! — одни маленький, незаметный жест согласия! Но Бекмурад-бай сидел мрачно и неподвижно, и Аманмурад, подавляя вновь растущее раздражение, бросил брату:

— Что-то у тебя лицо хмурится, как только я упоминаю имена Аллака и Меле! Вряд ли они догадываются, что у них такой верный защитник имеется!

— По твоему, я должен радоваться? — Бекмурад-бай поднял тяжёлый взгляд исподлобья. — Я ненавижу их сильнее, чем капыра, сильнее, чем кровинка. Они отобрали у меня землю и, разодрав на клочки, отдали в чужие руки — печень мою разодрали, а не землю! Они отобрали у меня дом и устроили там школу — мимо собственного дома хожу, как мимо змеиного гнезда! Они отобрали у меня право быть человеком, лишили сути земного бытия! Мне ли радоваться, когда упоминают имена Аллака и Меле? Но залогом их жизни является моя голова, которая, хвала аллаху, пока ещё крепко держится на моих плечах. Понял теперь, почему я не могу желать их смерти?

— Не можешь, тогда надо дом поджечь, где они школу сделали! Пусть ни нам, ни им не достанется! Пусть его зола по ветру летит до самого Мисра!

— Ничего ты не понял, — вздохнул Бекмурад-бай и прикрыл глаза жёлтыми складками век.

Он по-своему любил брата, при всей вздорности и несдержанности характера Аманмурада, ценил его верность роду и причислял к тем немногим людям, кому он, Бекмурад-бай, ещё решался полностью доверять. Чем крепче брала жизнь в шоры, чем теснее стягивалась на горле петля безысходности, тем больше, настойчивее звучал голос крови, родство любых степеней становилось желанным и жизненно необходимым. Конечно, к сожалению, в каждой семье свой горбун есть, вроде покойного Байрамклыч-хана, состоявшего в дальнем родстве с Амандурды-баем, и, следовательно, причастного к роду Бекмурад-бая; или того же Черкез-ишаиа, наступившего ногой на символ веры; или, наконец, вроде тех со слабыми коленями племенных вождей, которые нынче смотрят в рот большевикам и воют под их дуду. Но Аманмурад не такой. Он может допустить опрометчивый поступок, может глупо попасться на тёмном деле, однако ни при каких обстоятельствах он не предаст брата, как и он, Бекмурад-бай, не оставит Аманмурада в трудную минуту.

— Ничего ты не понял, — повторил Бекмурад-бай. — Школа сгорит, а кто за это ответит?

— Я отвечу! — заносчиво вздёрнул бороду Аманмурад. — Сам подожгу, подниму всё село и лишь тогда скроюсь, когда меня двадцать человек в лицо узнают!

— Ты ответишь… А кто ты такой?

— Я Аманмурад!

— А я Бекмурад-бай. После моего имени, данного мне отцом, стоит слово «бай». Смысл его для тебя ясен?

— Ясен!

— Нет, не ясен. Ты вникни в тот смысл, который придают этому почтенному слову большевики. Йод баем они вообще понимают существо отвратительное и зловредное, как вошь или гнида на старой грязной одежде, как бродящая в тугаях вонючая свинья, как равнинный волк! — Глаза у Бекмурад-бая налились кровью, он с хрипом вдохнул воздух, задержал его в груди, чтобы справиться с туманящей рассудок яростью. — Вот как они понимают… это слово… А я не просто бай, я собирал войско против большевиков, я стрелял в них и рубил их саблей!.. Я сейчас должен сидеть тихо, как чёрный таракан, и усом не шевелить. А ты — «жечь!», «резать!» «убивать!». С такими замашками ты очень скоро опрокинешь своего старшего брата в огонь бедствий!

Аманмурад помедлил и сказал негромко, но строптиво:

— Не понимаю, о чём ты говоришь, Бекмурад. Конечно, надо расчётливо делать каждый шаг, надо продумывать и взвешивать. Но если мы только и будем заниматься, что раздумывать, голова раздуется до размеров верблюжьей, трудно её будет на шее удержать. Не хочешь же ты сказать, что с тебя спрашивается за любое нападение, совершённое в окрестностях Мерва?

— Не за любое. Но в девяти случаях из десяти упоминают моё имя.

— Если так, то зачем тебе здесь оставаться и ждать, пока на голову рухнет кровля? Уйдём на ту сторону вместе!

— Нельзя, брат. Здесь тоже должны оставаться верные люди. Надо уметь видеть не только начало, но и конец.

— Эх, джан-ага, из того, кто к концу присматривается, героя не получится!

— Сложить голову по глупости — тоже не героизм. Вот когда, взвесив все возможности, достигаешь цели самым лёгким путём — это героизм. Надо ждать и взвешивать.

— Ладно, — сказал Аманмурад, наскучив спором, — мне что, я сел в седло да и поехал. Как говорится, глаза не видят — пусть зад волки едят. А ты смотри не перехвати через край с выжиданием. Умный человек Исрапил говорит: «Не будь таким горьким, чтоб от тебя плевались, но и не будь сладким настолько, чтобы тебя захотелось съесть».

— Хорошо сказано, — одобрил Бекмурад-бай. — Ещё что говорил тебе умный человек?