Судьба (книга четвёртая)

— Вах, дочка, глупая ты у меня ещё, хоть и учёная! — махнула рукой Оразсолтан-эдже. — Тут и понимать нечего! Как смогу Дурды-джана женить, если прежде тебя замуж не выдам?

— Очень просто сможешь. Во-он твоя невестка Мая-гозель рукой тебе машет, чай пить зовёт. Пойдём.

Оразсолтап-эдже с кряхтением и вздохами поднялась со скамейки, пожаловалась:

— Поясница непослушная стала: стоишь прямо — не согнёшься, наклонишься — выпрямиться невмочь. Беда, да и только. А Маягозель, конечно, хорошая девушка, приятная, и отца-матери у неё нет. Зато брат есть, Меле. Ему тоже жениться срок подошёл. Продадут Маю — женят Меле.

— Об этом твоя голова пусть не болит, — успокоила мать Узук. — Мая наша невестка, дело это решённое, так ты и считай. О своей женитьбе Меле сам побеспокоится. Дурды ему столько добра сделал, что скажет он Меле: «Умри», тот беспрекословно ляжет и умрёт. Ты, мама, не знаешь, какая дружба возникает между людьми в тяжёлые дни — она в воде не тонет, в огне не горит. И никогда Меле не встанет между Дурды и Ма-ей, он помнит, что если бы не Дурды, давно бы его сестры в живых не было.

— Видать, сам аллах тогда Дурды-джана направил, — сказала Оразсолтан-эдже.

— Вот видишь! — Узук поспешила воспользоваться благоприятной ситуацией. — А ты сопротивляешься воле аллаха. Разве можно так?

Оразсолтан-эдже вздохнула и промолчала: вроде бы и правильно дочка говорит, а там — кто его знает, может, аллах тут и не при чём вовсе. Посоветоваться бы с кем умным, с муллой каким, что ли? Да где его сыщешь, умного-то муллу, все болтуны и мздоимцы — только и смотрят на руки, что ты им в дар принесла! Закадычная подружка Огульнияз-эдже посоветовала бы верное, да нет её, бедняжки, извели злодеи, застрелили из своих кривых наганов…

В общежитии девушек кошмы не было. Поэтому Маягозель расстелила сачак на столе. Оразсолтан-эдже указали на табуретку. Она с сомнением посмотрела на необычное сидение. Держась руками за край стола, с трудом поставила одну ногу на табуретку, но вторую ногу поднять не решилась и сказала:

— Детки, место, на котором я сидеть должна, узкое очень. Помещусь ли я на нём? Не упадёт ли оно, когда сяду?

Мая показала, как нужно садиться. Оразсолтан-эдже не поверила:

— Так и буду сидеть, свесив ноги?!

— Не надо свешивать. Вы ногами о пол обопритесь, и вам будет удобно.

— Нет, совсем неудобно ваше сиденье, на кошме лучше, — не согласилась Оразсолтан-эдже. Однако пить она хотела всерьёз, аромат от чая был вкусный, и она, кое-как устроившись на табуретке, принялась за чаепитие.

Узук и Мая составили ей компанию.

Прихлёбывая чай, Оразсолтан-эдже обводила взглядом комнату, которую на первых порах не разглядела как следует. Глаза её остановились на трюмо, стоящем в простенке. Она замерла. Не сделав глотка, отняла от губ пиалу, поставила на стол, шёпотом сказала:

— Вы, детки, не заметила я тех сидящих! Подойти надо поздороваться, а то ещё скажут, что пришла, мол, невежливая аульная старуха, вас стыдить станут.

Округлив глаза до предела и закусив губу, Мая уставилась на Узук. Та, сама с трудом сдерживаясь, чтобы не прыснуть, кивнула матери:

— Иди… поздо… поздоровайся…

Оразсолтан-эдже сползла с табуретки. Подошла к трюмо, подслеповато всматриваясь, покачала головой, тронула рукой стекло.

— Хай, противная! — сказала она, оборачиваясь к дочери.

Узук и Мая хохотали до слёз, до колотья под ложечкой. Оразсолтан-эдже не обиделась, что над ней подшутили. Она и сама смеялась, приговаривая:

— Смейтесь, милые, смейтесь. Сейчас пора вашего смеха. Смейтесь, лишь бы слёз не было, а смех — хорошее дело. — И закатывалась мелким старческим смешком, шутливо хлопала по плечу то одну шутницу, то другую.

Отсмеявшись, Узук вспомнила о Дурды и вышла посмотреть, где он запропастился. Дурды сидел на скамейке и всматривался в газетные строчки.

— Глаза пожалей, — посоветовала Узук, подходя. — Темно здесь. Чего не идёшь чай пить?

— Не хочу, — отказался Дурды. — Я морсу напился.

— Вкусно?

— Ничего, пить можно.

Узук присела рядом, рассказала, посмеиваясь, о забавной ошибке матери. Дурды строго сказал:

— Что смешного-то? Где маме было видеть такие большие зеркала? Нашли забаву!

— Будет тебе пыжиться! — отмахнулась Узук. — Мама сама от души повеселилась… Как твои дела? Работаешь?

— Работаю. Командовать отрядом назначили. Воюем потихоньку.

— Почему воюете? — удивилась Узук. — Война ведь кончилась!

— Война кончилась, да бандиты остались, — пояснил Дурды, — сволочь всякая недобитая, басмачи, контрабандисты.

— Стреляете?

— Нет, шапками в них кидаем!.. Конечно, стреляем, когда дело доходит до стрельбы!

— Не нашёл другой работы, как снова, под пули лезть! — упрекнула Узук. — Хоть бы мать пожалел.

— Ты гляди, не проговорись ей! — предостерёг Дурды. — Она не знает. А под пули тоже кому-то надо лезть, иначе потеряем всё, что завоевали. Ты сама-то долго ещё здесь будешь?

— Недолго, братишка. Клычли дней десять тому назад приезжал, говорит, что уже должность мне приготовил в марыйском женотделе.

— Подходяще, — одобрил Дурды, — хотя можно было бы и поспокойнее местечко найти.