Судьба (книга четвёртая)

Оказалось, что Черкез-ишана он разыскивал как единственно знакомого при городской власти человека, чтобы сообщить ему важную новость. Она заключалась в том, что люди Вели-бая вели разговор о том, что на днях границу должен перейти большой караваи с запретным контрабандным товаром. Какой товар — не уточнили. Караван пойдёт тайно. И ещё говорили, называя имя Аманмурада, о переправке «на ту сторону» крупных драгоценностей и золота. Почему не таясь говорили о таких делах при нём? Ну, вероятно, баяр начальник не знает, что по званию он — ходжам и был долгое время учеником ишана Сеидахмеда. Его считают своим человеком и не скрывают ничего, даже предлагали при переброске драгоценностей пойти сторожевым проводником. Нет, он не знает дороги через границу, и им это известно, но они считают, что он живёт бедно, не так, как приличествует ходжаму, и потому хотели помочь заработать приличные деньги. А деньги ему зачем, если он достаточно кормится своим трудом, с хорошего земельного надела, который дала ему и его жене Советская власть! Что заставило его прийти сюда и рассказать о контрабанде? Ну, если баяр начальник не шутит, то он, ходжам, может сказать: пришёл потому, что не желает зла Советской власти и не считает себя вправе молчать, когда кто-то другой собирается сделать такое зло. Он не имел никогда и не хочет иметь ничего общего с теми, кто прячет лицо своё под покровом ночи и творит нечестное. Оставьте их, сказал пророк, пока они не встретили дня, когда поразит их гроза, и в тот день не поможет им их коварство и не найдут они помощи. Власть, продолжал ходжам, всегда от бога, и её нужно уважать и содействовать ей, особенно когда она справедлива и дороги её — прямы. Ибо пророком сказано… Баяр начальник хочет знать день, когда прячущие своё лицо собираются идти за границу? Нет, день они не называли, упоминали только эту неделю. Место перехода? Серахс называли и ещё — Змеиное урочище.

Вот так неожиданно и определился маршрут. И едва махнул вечер лисьим хвостом закатной зари, конские копыта уже коснулись вечных каракумских песков.

Отряд шёл без остановки, пока солнце не поднялось на высоту дерева. Тогда Берды объявил привал и объяснил бойцам, куда и с какой целью они идут. После короткого отдыха отряд разделился на две части. Над одной из них принял командование Дурды и повёл бойцов в засаду — к Змеиному урочищу. Оставшуюся часть отряда Берды решил расположить совершенно в ином районе. Бойцы недоумевали, почему он выбрал именно этот участок, очень неудобный для контрабандистов и потому почти никогда, за редким исключением, не использовавшийся ими. Не знал этого и сам Берды — он действовал не согласно какому-то тонкому расчёту, а скорее интуитивно, однако интуиция его опиралась на солидный опыт борьбы с нарушителями границы и на знание психологии умного, искушённого врага. Для серьёзного дела, требующего максимальной гарантии успеха и минимального количества участников, он сам, будучи на месте Аманмурада, выбрал бы именно такой, наименее подозрительный для пограничников участок.

Ночь прошла спокойно. Безрезультатным был и день, на редкость жаркий даже для летних Каракумов. Счастье, что поблизости оказался старый колодец, солоноватая вода которого отдавала затхлостью и серой, но это была всё же вода, и за неимением лучшей её пили и люди и лошади.

Наступила вторая ночь. До восхода луны она была настолько темпа, что создавалось впечатление, будто сидишь под огромным опрокинутым котлом. В этой темноте трудно было что-нибудь заметить, однако ночь была прекрасным резонатором, и, когда послышался мягкий звук конских копыт по песку, бойцы изготовились и легко обезоружили одинокого всадника — он даже не успел оказать сопротивления.

При жёлтом свете зажигалки, сработанной из винтовочного патрона и сохранившейся, как память ещё с Оренбургского фронта, Берды вгляделся в лицо задержанного, неуверенно спросил:

— Сары?! Ты что тут делаешь, Сары?

Бывшего чабана, кажется, нисколько не смущала ситуация, в которой он очутился, а встреча со знакомым человеком даже обрадовала.

— Салам, Берды-джан! — весело ответил он, — Для меня пески — родной дом, а вот ты когда распростишься с ними?

— Когда в них только овечьи отары да чабаны останутся, — не принял шутки Берды. — Куда направлялся?

— Тебе я, как родному брату, скажу, Берды-джан, Сары никого, кроме баев, не обманывал, да и тех неудачно. За счастьем своим направлялся я, Берды-джан.

— Разве оно спряталось от тебя в эту глухомань?

— Дальше, Берды-джан, на ту сторону границы убежало оно.

— Чужое там счастье, Сары, байское, не твоё.

— Э-э, как знать, под какой колючкой твоя ягода висит!

— Знаем! Где квакает от восторга лягушка, там захлёбывается и тонет тушканчик.

— Тушканчика — уважаю, но я на него не похож! — засмеялся Сары. — Ты только отпусти меня, Берды-джан, и сам убедишься, как я целый конский вьюк чаю оттуда приволоку.

— Значит, надоел тебе честный труд? Решил контрабандистом стать?

— Не был им и не буду никогда.

— Как прикажешь в таком случае понимать тебя?