Судьба (книга четвёртая)

— А ты сиди да слушай! — оборвала её Оразсолтан-эдже. — Не с тобой говорю, с Торлы-джаном говорю! Сто камней не надо, чтобы арбу опрокинуть, одного достаточно!.. Сынок, Торлы-джан, вот эта неразумная, которая только хихикает и умного слова слушать не желает… она сама рассказывала мне, как дважды ты её от смерти лютой спасал. А я слушала — и плакала, плакала… — Оразсолтан-эдже хлюпнула носом, потащила конец платка к глазам. — Да будет долгой твоя жизнь, сынок, да не увидят твои глаза зла! Теперь ты моим вторым сыном стал, Узук тебе — как сестра. Дай ты сестре своей разумный совет. Не нужна женщине государственная служба. Пусть она хоть за кого-нибудь замуж выходит и дома сидит!

Узук расхохоталась.

— Ви, мамочка, что ты говоришь! Если никто не берёт, что ж ты мне насильно прикажешь женить на себе кого-нибудь?

— Вот всегда так! — пожаловалась Оразсолтан-эдже. — Хи-хи да ха-ха! Хоть бы смеялась потише, как женщины смеются, рот рукой прикрывая, а то на всю улицу слышно — подумают, из мейханы дочка старой

Оразсолтан пришла, гулякой стала! Женихов ей, видите ли, не хватает!

— Правда, мама, никто не берёт.

— Не берёт! Ещё как потащут! Глаза свои сурьмой подведут, чтобы перед тобой покрасивее показаться! Чем тебе, глупой курице, Черкез-ишан плох?

— Черкез-ишан в большом авторитете у власти, — вставил и Торлы. — Человек он деликатный, образованный, верный слову. Если он «да» сказал, раздумывать не надо.

Узук досадливо поморщилась.

— Вы говорите так, словно для женщины весь смысл жизни заключается в том, чтобы побыстрее замужней стать.

— А тебе какой ещё смысл нужен? — Оразсолтан-эдже сердито взглянула на дочь.

— Да, конечно, слепому дела нет до того, что свечи подешевели, — кивнула Узук. — Когда-то и я в потёмках жила. А теперь считаю, что торопиться с замужеством не стоит. Это, мама, не тесто замесить: один замес не удался — другой сразу же можно сделать. Тут крепко думать надо, прежде чем косу за спину перебрасывать.

— Долго думать-то собираешься? Не докрасовалась бы ты, девушка, до седой косы!

— Кто полюбит, возьмёт и седую. А думать, что ж — и год думай, и два, сколько ни думай, всё мало будет. Телёнка на базаре покупают — и то ходят вокруг него три часа, ощупывают да осматривают, гадая, какая из него корова получится. И кроме всего, скажу тебе, хочу учиться дальше, потому что очень мне учёба нравится.

Оразсолтан-эдже понурилась. «У бедняка и деньги — грош и жена — вдова, — подумала она. — В старые времена злодеи пришли, вырвали у меня дочку из рук и уволокли. В нынешние времена из моих рук её власть отнимает, разрешая всякие вольности. Эх-хе, что делать буду с такими непокорными детьми? А может, так и надо терпеть? Может, они правы, а не я?»

— Не сердитесь на дочку, Оразсолтан-эдже, — заговорил Торлы, — не принуждайте её спешить. Кто на молоке обжёгся, тот и на воду дует. Вот Берды нехорошо поступил…

— Об этом не будем говорить! — жёстко сказала Узук. — Если бы человек для человека делал столько, сколько для меня сделал Берды, во всём мире воцарилось бы благополучие. Его первая любовь с чёрным песком сме… смеша… — она не смогла продолжать и отвернулась, больно прикусив губу.

Оразсолтан-эдже взглянула на дочку, покачала головой и побрела из комнаты.

Узук откашлялась, стыдясь минутной слабости, сухо и деловито сказала:

— Давно хотела поговорить с тобой, Торлы, об одном деле. Думаю, уместно будет, если скажу сейчас.

— Говори, говори, послушаем, — согласился Торлы охотно.

— Разговор будет не очень приятный, — честно предупредила Узук, — но начну я немножко издали. То добро, которое ты, Торлы, сделал для меня, всегда остаётся добром, и благодарность за него я сохраню в своём сердце на всю свою жизнь — короткая она будет или длинная, всё равно. Тот огонь, в который мы оба с тобой попали и из которого чудом спаслись, породнил нас в те тяжёлые дни, и сегодня я считаю себя твоей сестрой. Послушай свою сестру, Торлы, и не прими как обиду её слова, если они покажутся тебе немножко угловатыми и колючими.

Разговор начинался странный, и Торлы внутренне подобрался, подумал: «Оразсолтан-эдже вернулась бы, что ли», А Узук продолжала: