Судьба (книга третья)

Постепенно он успокоился, поверив в свою счастливую звезду. В самом деле, почему Эзиз-хан должен проверить именно больницу? Да и вообще разве мало у него Сейчас забот, чтобы отвлекаться на поиски одного единственного человека? Конечно, всё обойдётся. Мы ещё поспорим с тобой, Эзиз-хан! Посмотрим, чья возьмёт!

Четверо джигитов вошли в палату.

— Этот? — спросил один, указывая плетью на Ханджаева.

Сестра кивнула, пряча заплаканные глаза.

Джигиты молча подняли Ханджаева, вынесли на улицу, положили в дожидающийся фаэтон. Усатый азербайджанец угрюмо покосился с облучка, осторожно тронул коней, вздохнул, перебирая вожжи короткими сильными пальцами.

Час спустя, глашатай Керекули проковылял через базарную площадь, забрался в свою башенку и закричал:

— Люди, слушайте! Сегодня Эзиз-хан устраивает большой той возле двора Топбы-бая! Приглашаются все желающие! Слушайте, люди, не говорите потом, что не слышали! Спешите на той! Не опаздывайте!

Любопытных хватает всегда. Нашлись и на этот раз любители праздничных развлечений. Но их ожидало развлечение совсем иного рода.

Возле двора Топбы-бая сидели на конях Эзиз-хан и его визири. Лица их были надменны и непроницаемы, совсем не праздничные лица. Подстать всадникам и кони сердито гнули шеи, рыли копытами землю.

Шагах в семи-восьми от них, опираясь о землю руками, сидел молодой джигит. От бледности его смуглое лицо выглядело серым. По лбу и щекам ручейками стекал пот. Джигит водил по сторонам глазами и муть слышно просил:

— Воды… Напиться дайте…

Толпа недоуменно переглядывалась: кто это такой? Пришли на той, а попали, похоже, на казнь. Как зовут этого джигита? Почему его не напоят?

Сквозь толпу протискался похожий на дервиша оборванец с маленьким кувшином в руках. Джигиты, сдерживавшие напор людей, встретили его плетьми, толчками прикладов. Оборванец топорщил локти, стараясь, чтобы случайный удар не пришёлся по кувшину, сердито бормотал:

— И быка, которого собираешься резать, напои водой!.. Пей, страдалец народный, пей, не спеши…

Он растопырился над пьющим, как клушка над цыплёнком, снова принимая на своё иссохшее тело удары плетей.

— Пей, брат, и помяни нас, грешных, у престола всевышнего.

— Это большевик! — зашептались в толпе.

— Это Ага Ханджаев!

— Кровник хана-ага!

Напившись, Ханджаев с благодарностью посмотрел на оборванца, беззвучно пошевелил губами. Оборванец вздохнул, потоптался немного около и пошёл прочь, прижимая к открытой груди пустой кувшин. Толпа расступилась, пропуская его.

— Вот пришли они к вам и сверху и снизу вас, — бормотал он, опустив голову и ни на кого не глядя, — и вот взоры ваши смутились и сердца дошли до гортани, и стали вы думать об аллахе разные мысли. Там испытаны были верующие и потрясены сильным потрясением!

— Святой человек!. — шептали окружающие. — Коран читает!

Тем временем джигиты стали теснить толпу подальше, а к Аге приблизились двое конных и личный палач Эзиз-хана. Он взял два аркана, прикреплённые к сёдлам всадников, затянул их петлями ноги Ханджаева. Джигиты развернули коней в противоположные стороны.

В толпе заволновались.

— Не может быть такого наказания!

— Земля такого злодейства не выдержит!

— Пощади пленного, хан-ага!

— Пророк завещал милость к побеждённому!

— Пощади, хан!

Не обращая внимания на выкрики, Эзиз-хан всматривался в лицо Аги, жадно ища на нём следов слабости, страха, мольбы о пощаде. Но Ханджаев, зажмурив глаза и крепко стиснув зубы, ждал последнего страшного рывка, который разорвёт пополам его трепещущее от предчувствия адской боли тело.

— Ну? — резким птичьим голосом крикнул Эзиз-хан. — Докажи, Ага Ханджаев, что ты злейший враг большевиков! Докажешь — помилую!

Ага открыл глаза и попытался подняться. Но рапа и натянутые верёвки мешали ему. Из толпы вышел старенький белобородый яшули. Джигиты не посмели его задержать. Он приблизился к Аге, помог ему встать и остался рядом, поддерживая.

— Ты поступил подло, Эзиз! — Ханджаев говорил негромко, борясь со слабостью и головокружением, но среди наступившей немой тишины каждое его слово звучало отчётливо. — Ты взял меня не в честном бою, а раненного… Но тебе не привыкать к подлости. Ты всосал её с молоком матери, умножил деньгами англичан… Ты продал свою родину иноземцам, Эзиз, и люди проклянут твоё имя. Тебя ожидает такая же смерть, как и меня — поучись у большевиков, как надо умирать. Я был большевиком и остаюсь им! Ты не дождёшься от меня мольбы о пощаде! Я плюю на твою чёрную, змеиную душу, Эзиз!..

Побелевший так, что оспины казались чёрными горошинами, рассыпанными по куску курдючного сала, Эзиз-хан махнул джигитам:

— Кончайте! Да свершится правосудие!..

Джигиты разом хлестнули коней.

Тонкий, нечеловечески дикий вопль взметнулся над глухо ахнувшей толпой и сразу замер.

Толпа стала быстро редеть.

Долго дерево стоит, да всё-таки падает

Дурды посчастливилось. Течением его и Сергея отнесло от моста в сторону. Джигиты, всё внимание которых было поглощено Берды, по сторонам не глазели. Дурды и Сергею удалось незаметно выбраться на берег.