Судьба (книга третья)

Берды не спал. Это была его последняя ночь и последний рассвет, который он встретит в своей жизни. Часовой, сочувственно помаргивая, уже сообщил ему, что утром на базарной площади состоится казнь. «Отрубят голову?» — спросил Берды как о чём-то постороннем — до сознания не доходило, что речь идёт именно о нём, что это его собираются казнить. Это было противоестественно и дико, и вообще непонятно, как это можно, не двигаться, не дышать, не думать, не чувствовать Как же в таком случае будет существовать мир?

Нет, сказал часовой, голову не отрубят, но поступят так же, как Эзиз-хан поступил прошлое воскресенье с Агой Ханджаевым. Его привязали за ноги к двум лошадям и погнали их в разные стороны. Когда палачи вернулись к тому месту, откуда началась казнь, то за одной из них на верёвке волочилась нога Аги, за другой — одноногое избитое туловище без головы. Голова Аги оторвалась на Ашхабадской улице, возле арыка Бурказ-Яп. А потом всё, что осталось от казнённого, Эзиз-хан велел выкинуть на свалку, на съедение собакам и птицам.

По-разному ожидают смерть люди. Один от ужаса лишается сознания, другой — седеет, третий — в покорном бессилии и слезах считает каждую секунду оставшейся жизни, четвёртый буйствует и творит безумства, пятый — мирится с неизбежным только потому, что оно — неизбежно, просто и мужественно делает свой последний вдох. Предсмертный час — это совершенно особый час, равный всей, прожитой до него жизни. Как свирепый вихрь, сдувающий с места бархан и обнажающий его подножие, указывает: вот тот камешек, тот столбик, за пего зацепились первые песчинки, вокруг которых вырос потом большой холм; так же и ожидание смерти обнажает сокровенную сущность человека, и тот становится не тем, кем он пытался казаться всю жизнь, а каков он есть на самом деле.

Трудно сказать, как ждал часа казни Берды. Поверив, что неизбежное и страшное свершится именно с ним, он сперва испугался. Потом взял себя в руки и стал думать о побеге. Придя к выводу, что сбежать не удастся, пал духом и начал вспоминать давным-давно позабытые молитвы, но тут же обозвал себя ослом, выругался и стал думать о том, какие слова он швырнёт в подлую рожу Бекмурад-бая перед казнью. Это должны быть такие слова, чтобы люди их запомнили и передавали своим детям и внукам, чтобы они на веки вечные прокляли Бекмурад-бая и ему подобных, истребили самую память о них. Ты шакал, скажет ему Берды, ты грязная вонючая гиена, ты ублюдок свиньи с волком, всю жизнь ты прятал клыки под личиной человека и жадно чавкал тех, кто доверялся тебе, принимая тебя за человека. Не кровь, а трупная жижа течёт в твоих жилах, от тебя смердит, как от запаршивевшего, поедаемого червями пса. Повернись к людям — пусть увидят они, что живут рядом с мертвецом, что мертвец терзает и убивает их детей…

Обострённым до крайности слухом Берды уловил шаги за дверью. Часовой подошёл проверить? Нет, кто-то завозился у замка, и Берды почувствовал, как у него оборвалось сердце и покатилось куда-то вниз, в ноги, ставшие сразу тяжёлыми и чужими: пришли, не дождались рассвета, сволочи!

Хватаясь за выглаженный сотнями рук столб и гремя цепью, Берды поднялся, чтобы стоя встретить врагов. Пусть не думают, что он станет молить их о пощаде! Ему придумали кошмарную казнь, но он сумеет вытерпеть любую боль и не устрашится смерти. В конце концов, терпеть придётся всего несколько мгновений. Он выдержит всё, умрёт, как герой, чтобы бахши сочиняли о нём песни, старики — придумывали легенды… «Если раскуют руки, задавлю Бекмурада! — неожиданно подумал Берды и каменно стиснул кулаки. — Терять мне нечего. А то — и цепями голову развалю надвое!»

Звякнул запор, дверь, скрипнув, приотворилась. Берды как-то сразу обмяк, липкий пот выступил на всём теле и потёк щекочущими струйками по лицу, спине, животу. Берды стиснул зубы, чтобы не закричать от ужаса и отчаяния. На какое-то мгновение жадно захотелось проснуться и сбросить с себя всё, как дурной сон, и в то же время до смертной тоски было понятно, что это — не сон, это…

— Берды? — позвал тихий и незнакомый женский голос.

Он хотел ответить и не мог пошевелить занемевшими губами, но на сей раз уже от неожиданной огромной радости: если пришла женщина, значит смерть ещё не пришли.

Стоя у порога, женщина вглядывалась в темноту мазанки. Берды видел её чёткий силуэт в сером прямоугольнике двери. «Рассветает, — подумал он, — скоро солнышко выглянет…

— Берды, жив?

— Жив! — трудно ответил он, и с этим словом словно вытолкнул из себя что-то закаменевшее — сразу стало легче дышать, начало ощущаться тело, груз цепей на руках, свежее дуновение воздуха из раскрытой двери на мокром от пота лице.

— Потерпи немного, — сказала женщина, подходя ощупью, — сейчас я тебя освобожу.

Она потрогала его руки, повозилась. Брякнули оземь сброшенные цепи. Женщина присела на корточки, снимая оковы с ног Берды. Он стоял, не шевелясь, не веря в чудо.

— Иди за мной, — сказала она.