Судьба кочевых обществ в индустриальном и постиндустриальном мире

Современные информационные технологии существенным образом повлияли на развитие в тундре этнотуризма. По общему признанию, ненцы представляются едва ли не самым успешным арктическим сообществом, сохраняющим этнокультурную самобытность. Глобальная Сеть легко превратила это качество в бренд и моду: образы тундровых кочевников замелькали на ТВ и в Интернете, а Ямал стал местом паломничества этнофилов и спонтанного развития этнотуризма. При этом случился неожиданный для науки поворот: ненецкая этнография вдруг оказалась не только знанием о народе, но и бизнес-ресурсом. Сегодня почти в каждом чуме есть своя история визитов этнографов и телекинобригад из разных стран; обычными среди ненцев стали обсуждения, кто в каком фильме снимался; среди них появились менеджеры-посредники, организующие этнотуры; в тундре циркулируют слухи и легенды о вознаграждениях за этноуслуги. В весенний День Оленевода, когда к ямальскому райцентру Яр-Сале съезжаются кочевники-оленеводы, возникает нечто похожее на туристический трафик: этнотуристы разных стран нарасхват делят места в кочевых бригадах; иногда на одном стойбище встречаются разные группы гостей, портящих друг другу ощущения первозданности. Тундровая этнотуриндустрия быстро развивается, чему в немалой степени способствует сотовая и кибер-связь. Однако сами ненцы ощущают конфликт между старым этикетом, когда гостевание обходилось без предупреждения и оплаты, и новыми нормами коммерческого приема и оказания этноуслуг. Как и в случае с оленеводством, ненцы используют свой собственный этнокультурный потенциал и пока стараются избегать инсценировок, распространенных в других странах. Не исключено, однако, что в перспективе маркетинг этнокультурного наследия охватит и прежде закрытый от чужаков сакральный мир ненцев.

* * *

Тема соотношения ценностей кочевничества и оседлости – основная для тундровых оленеводов. В недавнем прошлом была распространена убежденность в том, что номады – рудимент цивилизации, для изживания которого целесообразно строительство больших поселков, культбаз, школ-интернатов для оседания кочевников. И только завидное упорство и приверженность оленеводов собственным ценностям позволили им устоять перед административными нажимами и соблазнами оседлости.

Сегодня многое изменилось. С одной стороны, «успешные» опыты перевода на оседлость обернулись «драмой поселков» с их депрессивностью, маргинальностью, отсутствием занятости и полноценной самореализации (особенно мужчин) – в отличие от «здоровой тундры», по-прежнему дающей образцы культурной и экономической состоятельности, человеческого достоинства и успеха. С другой стороны, в мире неожиданно распространилась мода на нео-номадизм, чему в немалой мере способствовал бум туризма, кибер- и медиа-путешествий; «новыми кочевниками» стали называть себя представители политического и делового истеблишмента, мигрирующие по миру в своих многочисленных вояжах. Иначе говоря, кочевник становится интересен не только как образчик экзотики, но и как образец энергии и движения, исконно присущих человеку и человечеству. Этот подход в корне меняет отношение к кочевникам, их культуре, технологиям, мотивациям. Вопрос состоит уже не в том, как научить кочевника правильно жить, а в том, как у него научиться философии номадизма и «комфорту в движении»[11].