«В первой же шахтерской семье, куда хотел зайти принц со своими спутниками, им отказали. Кертис Беннетт, один из сопровождающих принца, перешагнув порог дома для ведения переговоров, вернулся в полной растерянности и сказал, что просто не знает, как тут быть: в доме покойница — у хозяина в то утро умерла жена.
— Я хотел бы войти, — спокойно ответил принц.
Наследник престола вошел. Дома была дочка шахтера; эта милая девушка работала прислугой в хорошей семье. Чтобы утешить девушку, принц сочувственно взял ее под локоть.
— Я сочувствую вашему горю, — сказал он.
Это сняло напряженность, девушка осмелела и с наивностью простой души спросила:
— Не хотите ли вы взглянуть на мою мать, мистер?
Принц согласился, и они поднялись наверх.
…На следующий день уже в другой деревне они подъехали к ряду убогих лачуг, наугад выбрали одну из них и постучали. Дверь открыл мужчина, судя по всему шахтер; принц спросил, может ли он войти. Шахтер его узнал, но не спешил приглашать в дом, нерешительно стоя в дверном проеме.
— Да, входите… — сказал он наконец. — Но, знаете, моя жена больна…
Принц понял, в чем дело, лишь когда вошел. В жалкой, пустой комнатушке рожала жена шахтера. Принц смотрел на тело, корчившееся под грубыми одеялами.
— Если вы подержите ее за руку хоть минуту, она этого не забудет никогда!
Принц подошел ближе и протянул руку. Женщина судорожно схватила ее и сжала».
Эти сцены следовали одна за другой в течение четырех дней, и все они — сцены исторические. Будущий король впервые ненадолго зашел в дом бедняка не как добрый отец нации, окруженный придворными, которые должным образом подготовили его визит. Зашел не для того, чтобы его запечатлели фотографы, а чтобы увидеть истинную жизнь народа, увидеть там, где он влачит свое жалкое существование, где дурно пахнет и отовсюду выглядывает нищета. Современный Гарун аль-Рашид, он повернулся лицом к рабочим и спиной к их врагам, магнатам, и та сторона жизни, которая неведома ни королям, ни магнатам, ни обществу, открылась для него в полной мере, как тогда, на войне. Вернувшись в Лондон, принц сказал своему другу:
— То, что я увидел в тех мрачных нищих местах, заставляет меня стыдиться того, что я англичанин.
Принцу Уэльскому было сорок лет, когда окружающие заметили перемены в его душевном настрое. Те, кто хорошо знали его, — но таких людей было немного — относили это за счет влияния женщины. Их сближение наступило спустя три года после знакомства, поэтому нельзя сказать, что их поразила любовь с первого взгляда. Вероятно, это было одно из тех медленно развивающихся чувств, что на склоне лет влекут друг к другу двух зрелых и сложившихся людей, которые на первых порах не решаются признаться в этом даже себе.
К тому времени за плечами принца были двадцать лет жизни сформировавшегося человека; он видел много стран; когда путешествовал, имел дело с огромным количеством людей, гораздо большим, нежели подавляющее число его современников. Случалось, его привлекала какая-нибудь женщина, но каждый раз наступало разочарование; у принца не было любимой, которая умерла бы, или покинула его.
Если сорокалетний мужчина, никогда не прожигавший жизнь в галантных похождениях, склонный к меланхолии, наконец встречает женщину, которая приносит ему неизведанное душевное равновесие, то смешно называть побудительные причины зародившегося чувства. Влечение двух существ, давно переживших первые гормональные бури, основанное не только и не столько на сексе, становится в таком случае абсолютно всепоглощающим. И желание полностью разделить жизнь того, кто так близок тебе, вполне естественно.