Судьба короля Эдуарда

Макензи в своей замечательной книге пишет: «Во всей этой истории оскорбленной природы, подавленной страсти, разбитых сердец, клятвопреступлений, отвергнутых жен, изгнанных любовниц и детей, лишенных законных прав, ни один епископ ни разу не возвысил свой голос и не выступил против „Royal Marriage Act“, который поощряет грешить против таинства брака. Ни один епископ не осмелился осудить гордыню Георга III, пока ужасные обстоятельства не свели ее на нет. Распущенность, скептицизм и циничное равнодушие духовенства не могут принизить значение законов и порядка, коим обязаны руководствоваться священнослужители; однако нынешним англиканским епископам не следовало бы забывать о трусости своих предшественников; если бы это привело их к покаянию и смирению, то, вероятно, их нравственное влияние ощущалось бы несколько больше».

XIV

Любопытно, о чем думал король Эдуард, закрывая книгу, в которой он прочел о частной жизни своих предков; из нее мы выбрали только несколько типичных историй о любви и разлуке. Может быть, он чувствовал себя подавленным? Наверное, новый папа, желавший служить точкой отсчета для установления новых нравственных границ, смог бы отыскать все смертные грехи в истории предшественников Эдуарда, но для этого ему потребовалось бы углубиться на четыре века назад и погрузиться в совсем другую эпоху. Эдуард не нуждался в том, чтобы возвращаться вспять, к Генриху VIII и его шести женам. Подобные истории случались и в его время: в детстве он не раз здоровался за руку со старым герцогом Кембриджским, женатым на дочери художника Фицджорджа.

Закончив читать, король был более всего потрясен туманностью и расплывчатостью королевского матримониального законодательства, такого же зыбкого, как и неписаные законы, на основе которых монарх строил отношения с министрами и парламентом. Именно это Фокс остроумно называл «достославной переменчивостью британского закона». Но кое в чем можно было не сомневаться, и это подтвердил обзор истории, — в том, что сам король имеет право жениться на ком пожелает, а после развода вступить в новый церковный брак, и что иностранка может стать королевой, если только она не католичка. Неоспоримо было и то, что никто не в силах был лишить его трона, если он не нарушал конституцию, в которой ни словом не упомянуто о королевских браках. Поэтому замыслы короля ни в чем не противоречили ни обычаям, ни истории.

И разве он был не вправе надеяться получить не меньше того, что имели его предки? Время было за него. Не зря же четыре империи исчезли с лица земли всего за несколько недель; Европа еще дрожала от ударов, потрясших ее каких-нибудь двадцать лет тому назад. Монархи избавлялись от устаревших обязанностей и устаревших отношений, строили из себя демократов и соперничали в показной любви к простому люду. В некоторых странах принцы брали в жены бедных девушек из народа или богатых американских наследниц. Диктаторы, всплывшие из безвестности, бахвалились своим скромным происхождением, а Муссолини женил сына на дочери пролетария. Повсюду истинным героем эпохи был Неизвестный солдат, не возражавший, чтобы живые говорили от его имени. Что же до национальности его подруги, то лучшего и придумать было нельзя, поскольку за последние сто лет дружба между Англией и Америкой впервые стала столь крепкой, а главное, столь необходимой Англии.

А разве он еще вчера не был самым любимым из всех принцев Уэльских? Что касается мнения доминионов, то разве там им не восхищались миллионы людей, которые его видели и слышали? Разве тысячи рук не пожимали его тонкую ладонь, выражая ему искреннюю симпатию? И разве в самой Англии другой наследный принц когда-либо удостаивался более горячих оваций народа? Он проводил опросы в бедных кварталах, произносил речи в поддержку шахтеров, никогда не отворачивался от народа, и благодаря этому рабочие и их лидеры прониклись к Эдуарду дружескими чувствами.