Судьба Лии

Она сошла с трамвая, высокая, стройная, и быстрым шагом направилась ко мне. В легком синем костюме и в белой кружевной блузке.

— Оксана Юхимовна! — представилась она, протягивая мне руку. — Извините за опоздание. Задержали в филармонии.

Мы прошли до угла и свернули на тихую, усаженную кустами сирени улицу.

— Что случилось с Лией? — решился я наконец.

— Хотите, чтобы я вам рассказала… все? — Она посмотрела на меня внимательно и серьезно.

— Все, конечно. Все, что вы знаете.

Оксана Юхимовна опустила голову и, глядя себе под ноги, продолжала идти вперед. Я чувствовал: ей трудно, что-то мешает начать этот разговор.

— Вы помните первый массированный налет на город? — сказал я, чтобы помочь ей начать рассказ. — В тот день я в последний раз виделся с Лией. Были до утра в бомбоубежище. Потом ждал ее на Прохоровской, но она не пришла.

— Знаю, я ведь жила рядом, — сдержанно сказала Оксана Юхимовна. — Когда Лия вернулась после той ночи домой, мать лежала в постели с тяжелейшим сердечным приступом и была уверена, что умирает, поэтому и не отпускала дочь никуда. Тогда Лия позвала меня, попросила побыть возле матери, а сама выскочила из дому. Но началась тревога, и усиленный патруль, всех отправлявший в укрытие, не пропустил ее. Лия вырвалась из убежища, бросилась бежать. Вот ее и забрали в милицию.

— А дальше? — спросил я с затаенной тревогой.

— Когда Лию наконец отпустили, она бросилась туда. К месту встречи. Но вас уже не было. Я с трудом увела ее домой. На другой день в три часа она ждала на углу Прохоровской, а вечером — у Потемкинской лестницы. И так каждый день, каждый день… По утрам она ходила в больницу ухаживать за ранеными, да и по ночам часто оставалась дежурить. Гитлеровцы рвались в Одессу. Город был отрезан. Оставалась одна дорога — морем. Я просила, умоляла Лию эвакуироваться вместе с нашей семьей. Но она не могла решиться, да и мать была все еще очень слаба… И мне казалось, Лия все надеялась, что вы придете.

Накануне, за день до того, как наши оставили город, мы все вместе должны были эвакуироваться. Лия привела в порт мать, братика и сестренку. Но при посадке началась страшная сутолока, и матери опять стало плохо. Они так и не смогли сесть на теплоход… — Оксана Юхимовна с трудом перевела дыхание. — А через несколько дней Лию, мать, детишек выбросили на улицу и без вещей, без еды погнали в гетто. Полковник-румын обратил внимание на очень красивую девушку и отправил к себе на квартиру. В тот же вечер Лию вынули из петли. Она разорвала простыню и попыталась на ней повеситься. Тогда полковник стал запирать ее в пустой комнате. Лия выбила оконное стекло и спустилась по водосточной трубе на улицу. Ее задержал полицай уже на Молдаванке. Утром девушку опять отвели в гетто. Сестру, братишку и мать она уже там не застала. Не застала почти никого из тех, кого загнали сюда. Ночью обреченных сожгли в казарме… Здесь, недалеко… на четвертой станции Черноморки. Это она узнала от тех, кто теперь дожидался и своего последнего часа. Лия долго лежала уткнувшись в черную землю. К вечеру в гетто приехал полковник. Забрал ее.

Я слушал все это, представляя, через какой ад прошла Лия.

— Вы хотите знать, что произошло дальше? — с горечью произнесла Оксана Юхимовна.

— Я хочу знать все.

— Потом ее видели разъезжающей с полковником в карете. Это было во время их праздника. На улицах висели фашистские флаги. А она сидела возле своего господина.

— Не может этого быть! Не верю! Это невозможно! — вскрикнул я. — Откуда вы знаете? Ведь вы-то эвакуировались.

— И я не хотела верить. Соседи видели. И кроме того… Но об этом позже… Вы сами просили рассказать все. Все, что мне известно…

— Да. Продолжайте, пожалуйста.

— После войны вернулся ее отец. На костылях, ногу ему ампутировали. В его доме уже жили чужие люди. От соседей он узнал, что случилось с женой и младшими детьми. И о ней, о Лии, ему тоже все рассказали. Кто-то, не пощадив несчастного отца, даже подбросил ему любительский снимок: Лия с полковником в карете. Отец разорвал фотографию и бросил в огонь. Вскоре он умер… — Оксана Юхимовна тяжело вздохнула и замолчала.

Молчал и я. Мое воображение рисовало страшные страдания, которые пришлось пережить этому чистому созданию. Разве могла она, такая честная, такая светлая душа, выжить после той страшной ночи и всего того, что потом с ней случилось. Осталась лишь внешняя оболочка прежней мечтательной девушки, игравшей ноктюрн на молодежном вечере в парке…

Да и кто знает, как, при каких обстоятельствах она очутилась в этой злополучной карете. Отец поверил, соседи. Оксана. А я не мог поверить в то, чему поверили другие. Я любил ее и потому знал Лию больше, чем они. Лия была мне настолько близка, настолько дорога, что, поверив в ее измену, я предал бы и ее и себя.

— Это все, что вы знаете? — спросил я. Мы пересекли какой-то сквер. Ноги у меня дрожали, наверное от усталости.