Судьба литератора, или 'Сказка о добром драконе'

Джером Клапка Джером Судьба литератора, или 'Сказка о добром драконе'

Джером К.Джером

Судьба литератора, или "Сказка о добром драконе"

Пер. - Ф.Золотаревская

(Отрывок из автобиографической повести "Они и я" - "They and I", 1909)

По мнению моей старшей дочери Робины, все литераторы - патентованные идиоты. Всего недели две назад я случайно подслушал из окна своего кабинета разговор между Вероникой и Робиной как раз на эту тему. Взгляд Вероники упал на какой-то предмет, лежавший в траве. Сам я не мог разглядеть, что там лежало, так как мне мешал лавровишневый кустарник. Вероника устремилась к неизвестному предмету и стала тщательно его рассматривать. В следующее мгновение она подпрыгнула, издала пронзительный клич, а затем начала приплясывать и хлопать в ладоши. На лице ее сиял священный восторг. Робина, которая проходила мимо, остановилась и потребовала объяснений.

- Папина теннисная ракетка! - вопила Вероника.

Вероника вообще считает, что нет смысла разговаривать нормальным тоном, если с таким же успехом можно кричать во все горло. Она продолжала хлопать в ладоши и подпрыгивать.

- Ну чего ты беснуешься? - спросила Робина. - Она же тебя не укусила?

- Она пролежала здесь всю ночь в сырости! - кричала Вероника. - Он забыл отнести ее домой!

- Злая девчонка! - сурово сказала Робина. - Чему ты радуешься?

- Неужели ты не понимаешь? - пояснила Вероника. - Я сначала думала, что это моя ракетка. О! Сколько было бы разговоров, если бы она оказалась моей! Вот был бы скандал! - И она начала танцевать медленный ритмический танец, подобно греческому хору, выражающему благодарение богам. Робина схватила ее за плечи и встряхнула, чтобы привести в чувство.

- Если бы она была твоей, - сказала Робина, - тебя следовало бы отослать в постель - и поделом!

- Ну а почему он не идет в постель? - возразила Вероника.

Робина взяла ее за руку и стала прогуливаться с ней взад и вперед под моим окном. Я продолжал слушать, так как разговор заинтересовал меня.

- Я уже не раз объясняла тебе, - сказала Робина, - что наш па литератор. Ему трудно помнить о всяких мелочах.

- Ну и мне трудно, - настаивала Вероника.

- Тебе кажется, что это трудно, - добродушно доказывала Робина. - Но если ты будешь стараться, у тебя получится. Ты станешь более внимательной. Когда я была маленькой, я тоже всегда все забывала и делала разные глупости.

- Хорошо, если бы мы все были литераторы, - высказалась Вероника.

- Были литераторами, - поправила Робина. - Но ты же понимаешь, что этого не может быть. И ты, и я, и Дик - мы всего лишь простые смертные. Мы должны стараться думать обо всем заранее и вести себя разумно. Другое дело, когда папа сердится и выходит из себя; то есть когда нам кажется, что он выходит из себя. Тут уж виноват его литературный темперамент. Он не может владеть собой.

- Разве, когда человек - литератор, он не может владеть собой? спросила Вероника.

- Большей частью, - отвечала Робина. - К литераторам нельзя подходить с обычной меркой.

Они не спеша направились в сад - было как раз время сбора клубники, и конца разговора я не слышал. Я заметил, что через несколько дней после этого разговора Вероника стала запираться в классной комнате с какой-то тетрадкой и что карандаши стали исчезать с моего стола. Один из них, самый любимый, я решил все же, если можно, отыскать. Какой-то инстинкт привел меня в святилище Вероники. Я застал ее там сосредоточенно сосущей мой карандаш. Она сообщила, что пишет пьеску.

- Ведь от отца к детям переходит кое-что, верно? - спросила она меня.

- Ты тоже можешь пользоваться моими вещами, - согласился я, - но нельзя ничего брать без спроса. Я постоянно твержу тебе об этом. К тому же, ты взяла мой любимый карандаш; я только им и могу писать.

- При чем тут карандаш? Я думала о том, перешел ко мне твой литературный темперамент или нет, - пояснила Вероника.

В сущности, если вдуматься, то совершенно непонятно, как это у широкой публики могло сложиться такое мнение о литераторах. Ведь ясно, что человек, который пишет книги, а в них все объясняет и так хорошо улаживает чужие дела, сам должен быть исключительно умным; иначе как мог бы он это проделывать. Кажется, вполне логично. А между тем, если послушать Робину и ей подобных, можно подумать, что у нас не хватает ума даже на то, чтобы управлять собой, не говоря уже о вселенной. Если дать Робине волю, она будет часами поучать меня.

"В жизни всякая обычная девушка..." - начнет Робина с видом лектора из общества распространения популярных знаний.

Это невыносимо. Как будто я не знаю всего, что положено знать о девушках! Ведь я - писатель. Однако, если указать на это Робине, она мягко ответит: "Да, знаю. Но я имела в виду настоящую девушку, а не книжную".