Судьба на плечах

– Понимаешь, Аид, то есть, Владыка… – Гипнос поднял пестик, указывая на другой берег Леты. – Это тайна. Раньше все эти, которые сюда попадали… праведники становились даймонами, духами рода. Преступники – злыми духами. Чудовищами, опять же. А кто ни то и ни это – они вообще никем не становились, отправлялись шататься по полям асфоделя. Только теперь это прекратилось, прямо как…

И охнул, и задолбил по своей ступке с удвоенной силой, и принялся прислушиваться к воплям Гефеста: «Тачку Приапа с Приапом тебе в печень, сказано – здесь черный мрамор!!». Потянул в рот лепешку прямо из рук недоумевающей Леты.

– Прямо как – когда? – спросил я, цепко беря бога сна за белое крыло. Гипнос покривился, уронил лепешку на белый песок и пробормотал:

– Такое бывало раньше. В последний раз – при Персе, когда он у нас тут правил…

– Перс, отец Гекаты?

– Ага.

– Что было?

– Да все то же самое. Тени толпятся, тянут руки, Мойры вот сосуд со жребиями прислали.

– И Перс судил?

– Да нет, не успел. Он тут у нас как-то не задержался – Владыкой-то…

Еще бы он задержался. Не ты ли, Гипнос, шептал мне на ухо, что можешь рассказать о том, как Геката отравила своего отца?

Нужно будет поговорить с Трехтелой – потом, когда станет меньше дел. Впрочем, что она мне ответит, она всеми тремя физиономиями ухмыляется – стоит только увидеть.

Нужно… только… увидеть…

«Ты не разучился смотреть, маленький Кронид?»

Это случилось не на уступе, откуда открывался взгляд на изрезанную реками чашу Эреба, не в черном дворце, опоясанном водами Флегетона. Это случилось – тогда.

От стройки летела едкая пыль и ругательства Гефеста, пахло нагретой медью, летейским забвением и немного – горячими лепешками, из-под задравшегося хитона у Эвклея торчали поросшие бурой шерстью ляжки, и чаша Гипноса опасливо подрагивала в пальцах у белокрылого, и я точно помню, что все началось с этой каменной чаши, выщербленной по краям, тяжелой и серой, как посмертный сон. Я задержал на ней взгляд – на резных цветках мака и маленьких фигурках лежащих людей – и чаша заухмылялась мне в глаза каждой щербинкой.

И мир раскрылся передо мной – бледно-золотым бутоном асфоделя. Обжег кожу жарким оранжевым дыханием Флегетона, дунул в лицо льдом Стикса…

Впустил.

Я сидел на берегу Леты, сжимая белое крыло бога сна.

Я шел по полям асфоделя со стонущими тенями, я был плитами, ударявшимися друг о друга при постройке дворца; камнями под ногами Хромца, впитывавшими его крики («Кишки вокруг шеи!! Три раза! А потом узлом!»), был пламенем, спящим во чреве вулканов, трясиной Стигийских болот, кишащей гадинами; я чувствовал дуновение крыльев спешащего Таната на своем лице, потому что я был сводом, воздухом… и железной дверью над черной бездной, в которой изнывали от бешенства узники.

Я был – и я усмехался.

Вместе со всеми своими – подземными. Всеми губами Гекаты – остро, скрытно, таинственно. Мордами псов – светильниками в коридорах - глумливо. Языками пламени Флегетона – игриво, азартно. Каждым цветком асфоделя, каждым искрошившимся скальным клыком на берегу Ахерона, каждым драгоценным камнем в стене, узловатыми корнями ив Коцита, обглоданными черепами из логовищ Кер – я усмехался этому зрелищу…

Сыну Крона, возомнившему себя Владыкой. Сидящему на берегу в компании чавкающего распорядителя, Гипноса да напевающей Леты и ничего – ни-че-го-шень-ки не понимающего!

Не смыслящего ни в собственном жребии, ни в здешних законах и тайнах, не подземного, не подозревающего, что там – дальше…

Белая скала, сонмы теней, моя колесница, на которой во дворец торжественно ввозили дары Мойр, озеро Мнемозины, маленькая, черная речка возле входа в Тартар – все сливалось в одну сплошную острозубую усмешку, я ждал открытого боя, а получил многообещающий смешок…

Правая ладонь вымазалась в белом песке, он тихо утекает сквозь пальцы.

Напевает беспамятная Лета – что-то протяжное, и я слышу песню, но я не отзвук этой песни…

Я. Я – Аид-невидимка.

Гипнос с опаской потянул крыло из моего кулака – пара белых перьев все равно в пальцах осталась. Белокрылый косился отчаянно и частил скороговоркой:

– Я-то не помню, у меня тогда ветер в голове был, только говорят, что Перс сразу получил дары, но не сразу решил судить, так в мире такое творилось, что теням никакая Лета не помогала, Хаос как он есть, только не Животворящий, конечно, так вот, он потом пошел, посоветовался к отцу и как-то все утихомирилось на время, и он уже собирался скоро судить… только вот Геката его отравила.

Я брезгливо отряхнул перья с руки – две белые стрелки уплыли вслед за неспешным течением Леты.

– Когда будет достроен Дворец Судейств?

С ревом и грохотом на одну из стен обрушился поскользнувшийся великан, дрогнул песчаный берег, и вслед за этим еще громче взревел Гефест: «Колесницу Гелиоса тебе во все места!! Всем твоим потомкам! Голову с задом местами поменяю!!»

– Как выйдет, - хмыкнул Эвклей и вытер об хитон засаленные руки.

– Значит, буду судить во дворце.