Читаем Судьба «Нищих сибаритов» полностью

Слава Грабарь тоже, как Гастев и Малкин, окончил экстерном школу летом 1943 года (там они и с Гастевым познакомились, точнее, «вычислили» друг друга, зная каждый о существовании другого по рассказам Ольги Грабарь), но, в отличие от них, никогда не ходил в «вундеркиндах», хотя учился всегда хорошо и основательно. Средоточием талантов и всяческого «блеска» в этой семье всегда признавалась старшая сестра Ольга, унаследовавшая, помимо прочих качеств, поразительную работоспособность отца, знаменитого художника и искусствоведа Игоря Эммануиловича Грабаря. Грабарь был, ко всему прочему, академиком и лауреатом всех возможных в то время премий, и семья, по обычным советским меркам, жила прекрасно, хотя и далеко не счастливо. Перед самой войной Ольга порвала с семьей (точнее, с отцом), никак не помогшей ей в дни ее трагической влюбленности в своего школьного учителя. Летом 1941 года она родила мертвого ребенка (с отцом которого они к тому времени расстались; позже тот, кажется, пропал на фронте), долго и тяжко болела, и только, как говорят в таких случаях, любовь и преданность друзей воскресили ее. Однако еще из Ашхабада самый любящий и преданный из них, студент ИФЛИ (к тому времени влившегося в МГУ) Юра Густинчич уехал в свою родную Югославию, где и примкнул к клике Тито. Ольга же из Свердловска ушла в армию (переводчицей), где вышла замуж и вообще обрела гармонию (хотя, надо сказать, алкоголизм майора Епифанова был, пожалуй, самым приятным качеством этого настоящего «простого советского человека»[33]). Еще задолго до войны расстались родители Ольги и Славы: их мать, Валентина Михайловна Мещерина, женщина очень милая и мягкая, ушла от мужа, и все заботы о детях и вообще о «доме» взяла на себя ее сестра Мария Михайловна. Если к тому же добавить, что и Ольга-то появилась на свет, когда Н.Э. Грабарю было уже за пятьдесят, то можно понять, что детство Славы было не столь уж безмятежным (сам он часто говорил друзьям, что рос изрядно «заброшенным»). Но детство было теперь уже позади, и сейчас его друзья (в первую очередь два упомянутых выше) буквально дневали и ночевали в этом приветливом и, несмотря на карточки, хлебосольном доме, а часто все трое (иногда с еще большей компанией) уезжали в Абрамцево, где радостно объедались картошкой и кислой капустой и опивались парным молоком (иногда — не только молоком) на громадной «грабариной» даче.

Теперь нам пора вернуться к основной нити нашего рассказа, связанной с новыми друзьями нашей троицы и их химическими дарованиями. Вообще-то об их химических открытиях в наиболее употребительном смысле слова уже говорилось выше. Но эти питомцы Химико-технологического института им. Д.И. Менделеева (в просторечии — «менделеевки») зарекомендовали себя незаурядными химиками и в более широком смысле, известном, между прочим, как раз от творца периодической системы[34].

Отец Коли Вильямса профессор Николай Васильевич Вильямс (сын В.Р. Вильямса) был в те годы заместителем директора по учебной части сельскохозяйственной академии имени Тимирязева (бывшей Петровской) и заведовал там кафедрой органической химии. Семья Вильямсов занимала большую, оставшуюся от деда квартиру тут же, рядом с академией[35], так что для Коли (так же, как когда-то Институт Труда для сыновей А.К. Гастева) «тимирязевка» была, можно сказать, вторым домом. Все той же весной 1945 года любознательный юноша обнаружил, что во втором этом доме есть нечто, чего нет в доме первом, а именно — кабинет математики с очень неплохой библиотекой. Рассудив (по-своему вполне резонно), что никто из студентов (да и профессоров) Тимирязевки в обозримое время не будет в состоянии оценить достоинств «Теории множеств» Ф. Хаусдорфа, Коля, как раз в это время увлекшийся математикой и собравшийся переходить на мехмат, решил позаимствовать[36] эту редкую даже у букинистов книгу для длительного и внимательного изучения.

Чтобы проникнуть вечером в пустующий кабинет математики, Коле и его лучшему друге Володе Медведскому не понадобилось даже подбирать ключей. Библиотека оказалась еще лучше, чем можно было подумать при беглом дневном осмотре, и друзья не нашли резона ждать другого столь же удобного случая для расширения своего научного кругозора. Недаром, однако, кто-то из великих (с укоризной смотревший на друзей со стены кабинета математики) отдал столько сил изучению свойств наклонной плоскости — этот простейший механизм сработал без сбоев и тут, когда компания (тут же был их новый отчаянный друг Лева Малкин и познакомивший их на свою голову Юра Цизин, человек как раз очень скромный и смирный) обнаружила в кабинете (уже в самом кабинете, не в библиотеке) пару десятков новеньких логарифмических линеек и несколько арифмометров. Раздумывать было некогда (неровен час, кто-нибудь зайдет), и через тот же чердак, через который они проникли в храм науки, друзья вынесли из него всю свою интеллектуальную поживу в удивительно кстати оказавшемся при них (интуиция? озарение? научное предвидение?) большом мешке…

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное