Судьба офицера. Книга 2 - Милосердие

Криницкая вздрогнула. Глаза ее всполошились, метнулись навстречу его взгляду, блеснули. Смуглое лицо немного вытянулось, и волнение проступило бледностью на впалых щеках.

— Это ты излучаешь такой свет?

— Ты сам приближаешься к свету, когда… когда возвращаешься.

— Откуда?

— Из вечной ночи.

— Долго я там пребывал?

— На этот раз — вечность.

— И ты ожидала моего возвращения?

— Это единственное, чем могу сослужить тебе.

— Но это больше, чем все остальное.

Андрей попробовал было подняться и уже протянул к Людмиле руки, но не смог поднять свое тело и опустился на постель.

— Полежи спокойно. Благодари судьбу, что дала тебе силы возвратиться. Ты не только познал бездну, ты еще побывал и в бою.

— Как Ладыжец, как Джакия?

— Да. Кто такой Павел Иванович?

— Странно. Я давно не вспоминал его. Славный был человек… Мой друг…

Оленич вдруг умолк и задумался: ему вспомнился Кавказский фронт, трудные битвы сорок второго, смерть капитана Истомина, Женя… Но она затерялась в военной карусели и ни разу не встретилась за все послевоенные годы. Он не знал, что с ней, жива ли она и где ее искать? Да и надо ли искать ее? Этот вопрос мучил недолго, пока он не принял окончательное решение: не надо искать, ни к чему. Он инвалид. Не только потому, что лишился ноги. Не это главное. Главное состоит в том, что он годами находится на излечении в госпитале, и отсюда не выбраться. Когда-то мечтал, что будет работать и приносить пользу людям. Он не знал, чем займется, если наконец выпишется из госпиталя, но когда голова варит и есть руки, то занятие всегда можно найти. Главное, не думать о химерах — о семье, о любви.

— О чем я еще бредил? — спросил он.

— Разве припомнишь все, что ты бормотал? Довольно пространно, несвязно, а порой и бессмысленно, как во сне. То ты полз через горящее поле ржи, то звал Темляка… Это что, тот конь, который бросился к тебе в реку? Ну а потом ты штурмовал высоту сто двадцать один.

— Сопку? Странно. Люда, припомни: я ведь никогда не бредил во время приступов.

— Да, я помню. Гордей очень удивился.

— Действительно. Мне даже Колокольников примерещился…

— Он был возле тебя, разговаривал с тобой.

— Он здесь?

— Да, прилетел.

— Значит, мои дела неважнецкие.

— Не говори глупостей: все хорошо. Главное — ты вернулся.

— А где Гордей?

— На обходе. Задержался в шестидесятой. Опять майор сорвался с кровати и сильно ударился головой.

— Ладыжец? С сорок четвертого кидается в рукопашный бой. Вот кто мучается.

— Тебе-то пора привыкнуть.

— Людочка, к этому привыкнуть нельзя.

История майора Ладыжца известна всему госпиталю. Во время боев за Варшаву стрелковый батальон, где он был политруком, в пылу наступления и атаки с ходу взял мост через глубокий ров в предместьях. Для гитлеровцев потерять этот мост значило оставить несколько своих подразделений и не дать им возможности перейти ров, чтобы соединиться с основными силами. Поэтому немцы решили любым способом вернуть себе мост и подступы к нему. На обороне моста комбат оставил две роты, а сам с одной ротой пошел уничтожать оставшиеся вражеские подразделения. Опомнившийся противник хотел стремительной атакой отбить мост, но политрук Ладыжец, оставшийся с ротами, хорошо продумал оборону и никакие попытки гитлеровцев не принесли им успеха. Тогда фашисты собрали в близлежащих развалинах мирных жителей — в основном женщин и детей, — построили их впереди своих солдат и, угрожая автоматами, погнали на мост. Жутко было смотреть, как испуганные насмерть дети и женщины шли, подгоняемые штыками. Вот тогда-то Ладыжец, выскочив из окопа, бегал перед своими бойцами и кричал:

— Ребята! Не стрелять! Это же наши дети! Не стреляйте, хлопцы, ведь дети!

Но бойцы и не думали стрелять в мирных людей: все молча готовились к рукопашному бою.

В схватке майор был ранен штыком в голову. С тех пор часто в его болезненной памяти возникают дети, идущие по мосту, подталкиваемые штыками. Он видел всегда одни и те же белые, перепуганные насмерть лица мальчиков и девочек. И как только они возникают перед ним, он схватывается с кровати и кричит: «Ребята, не стрелять! Это наши детки!» И падал, разбивая в кровь лицо.

Андрей ощутил, что спина покрылась потом.

Он перепугался: а вдруг все повторится? Неужели исчезнет этот живой солнечный зайчик и придет тьма? Людмила Михайловна, наблюдавшая за Андреем, заметила, как он обессиленно отваливался на подушки, как на бледном его лице выступили капельки пота, появились признаки отчуждения. Кинулась к нему, словно пыталась защитить от нависшей над ним угрозы.

— Тебе плохо, Андрей?

— Показалось, что стою над пропастью. Но уже прошло, не беспокойся, Люда. Напоила бы ты меня чаем, да со своим сказочным клубничным вареньем! А?

— После укола. Отдохнешь немного, и я напою тебя.