Судьба офицера. Трилогия

- Спасибо, что пришел, - возбужденная, с порозовевшими щеками поклонилась дорогому гостю хозяйка. - Как хорошо, что мы собрались вместе! Счастье-то какое видеть вас, вспомнить все, что было, порадоваться, что живем, что дети наши растут в мирное время. Коля, скажи тост, а?

- Дорогая Евгения Павловна! Лучше тебя не сумею. Но приготовил для вас сюрприз: к нам едет фотокорреспондент! И все мы вместе сможем сфотографироваться на память.

Гости и хозяева действительно обрадовались, а женщины заранее стали незаметно прихорашиваться. Но в это время неистово зазвонил телефон в прихожей. Хозяин пошел туда, но вскоре вернулся и недоуменно обратился к супруге:

- Извини, но это тебя. Понимаешь, какой-то возбужденный старец тебя требует. Не просит, не приглашает, а требует!

- Что ты, Савелий! И к старикам станешь меня ревновать? - игриво отозвалась Евгения Павловна и вышла, прикрыв дверь.

3

Было три часа пополудни, когда профессор отправился на отдых. Он шел медленно по дорожке госпитального сада и не заметил, как приблизился к домику Криницких. Вывело его из глубокой задумчивости грозное рычание: на ступеньках крыльца лежал, оскалясь, здоровенный серый пес. Клыки у него желтоватые, уши настороженно торчат, а коричневые глаза изучающе смотрят на профессора.

- Сгинь, нечистая сила! - Колокольников попятился. Пес лениво поднялся на длинные тонкие ноги, потянулся всем телом, прогибая спину, покрытую блестящей серой шерстью, пошевелил черным посом, искоса посматривая на гостя. - Откуда ты, серый, взялся?

Пес снова улегся, положив голову на вытянутые лапы, но глаз с незнакомого человека не сводил.

- Вас, профессор, Рекс не тронет, - послышался рядом звонкий юношеский голос.

- Это почему же? - озадаченно спросил Колокольников, разглядывая чернявого юношу лет восемнадцати, который вышел из-за кустов сирени и вишняка. - Он моих документов не потребовал.

- Ему знаком ваш запах. Рекс был в башенной комнате, там сохраняется ваш запах. Это самый верный документ.

- А кто вы, юноша?

- Виктор Калинка, воспитанник капитана Оленича. В общем, я его приемный сын.

- Вот как! Почему я об этом не знаю?

Удивлению профессора не было предела, услышанное не укладывалось во все обычные житейские нормы! Инвалид, подверженный таким беспощадным, непредсказуемым атакам недуга, человек, который сам нуждается в постоянном присмотре и помощи, вдруг берется за воспитание сироты, вселяя надежду в детскую душу. Неужели же у Оленича, который сам с трудом выкарабкивается из экстремальных ситуаций, в душе нашлось место отцовским чувствам? Откуда они у кадрового армейского офицера, жизнь которого отдана полностью и целиком армии? Вот и выходит, что этот человек сильнее, чем о нем думает Людмила Криницкая и даже он, Колокольников! «Ага, Люда-Мила! Вот и решение нашего спора! Ишь, какие вы - обессиленный организм, нервное истощение! Нет, жизненная сила капитана огромна, и ему еще жить да жить!»

- Скажите, доктор, в каком состоянии сейчас капитан?

И у этого парня обеспокоенные глаза! Значит, вопрос не ради любопытства, а вызванный душевной тревогой, и отвечать надо ответственно.

- Все будет в порядке с капитаном, - строго и уверенно ответил Данила Романович. - Поставим его на ноги!

- Спасибо, профессор! Как хорошо, что вы приехали! Андрей Петрович говорит, что вы светило.

- Преувеличивает: делаем все, что положено по штату.

На широкое крыльцо с колоннами вышла Людмила Михайловна, вытирая передничком руки. Она прогнала собаку и смущенно объяснила:

- Мы его редко выпускаем, на прогулку с ним ходит только Андрей Петрович… Витя, есть хочешь? Заходите, стол накрыт.

Но Виктор, сославшись на то, что пообедал в заводской столовке, ушел, а Колокольников послушно последовал за хозяйкой в дом. Действительно, на столе уже стояла еда, но профессор выпил только стакан молока: он был молчалив и сосредоточен. Молчала и она, озабоченная своими проблемами, которые возникли у нее в связи с тем, что Данила Романович и Гордей задумали изменить судьбу Андрея. Колокольников чувствовал ее озабоченность, но не решался расспрашивать: одно дело покровительствовать молодым, как своим детям, и совсем другое - вмешиваться в их взрослую жизнь. Тогда покровительство - не помощь, а помеха. Тут надобно быть поделикатнее.