Судьба офицера. Трилогия

После собрания и Добрыня, и Пастушенко, и Блажкевич поздравили Оленича и ушли в кабинет председателя, ушли и остальные члены партии, осталась только Софья Константиновна Куница, единственный медик на селе, сегодня избранная заместителем секретаря парторганизации. Она уже старенькая, и у нее пенсионный возраст. Но что ей делать на пенсии? И она продолжает работать. Вся она белая-белая, даже полное лицо кажется бескровным и стерильно чистым, и лишь на щеках чуть-чуть розовеют прожилки, как будто бы она никогда не видела солнца. Невысокая, располневшая, хотя и подвижная, она смотрела на него сердобольно и сочувственно.

- Рада с вами познакомиться, Андрей Петрович. Мы ведь соседи с вами - нас разделяет речушка. А почему вы ни разу не зашли в амбулаторию? Вам ничего не нужно?

Оленич смущенно и растроганно посмотрел на Куницу:

- Извините, мне бы, конечно, следовало в первую очередь к вам заглянуть. Но, видно, еще не припекло. Хотя я и под контролем военного госпиталя, но он далеко, а вы - рядышком. Значит, это ваш домик стоит на пригорке по ту сторону яра?

- Заметили мой теремок? - просияла старушка. - Вот и хорошо. Нам непременно надо поговорить!

И вдруг догадка! Словно ослепительная вспышка молнии осветила его разум:

- Есть еще одно, что я хотел бы выяснить. Может, вы хоть немного расскажете о смерти Чибисовых - Марии и дочери ее Оксаны?

Ласковое лицо Куницы посуровело, глаза погрустнели. Знала она и тяжко ей вспоминать об этом - догадался Андрей. Она вздохнула:

- Часто вспоминали их… Вот, понимаете, я много видела смертей, мученических, трагических. Много видела крови. Была не раз свидетельницей великого мужества людей. Но смерть Марии и Оксаны у меня всегда в памяти, всегда перед глазами. С этим трудно жить. Я думаю, что Федосу легче, нежели мне: он не видел, как они умирали, а я видела. Понимаете? После того рассвета я даже пыталась переехать на другую квартиру, - но было еще хуже. Почему? Да потому, что я здесь была рядом с ними и как будто бы переживала все вместе с ними, как бы облегчала их муки… Знаете, Андрей Петрович, есть что-то очистительное в том, что живешь рядом с тем местом, где погасли две светлые души. Вроде бы как вот стоишь перед Христовым распятием. Нет, нет, я не верующая, я самый что ни на есть безбожный коммунист! Но в каждом человеке есть, во всяком случае должно быть, что-то выше его забот, верований, чувствований, убеждений - нечто высокое и святое.

- Расскажите мне о том новогоднем рассвете.

- В двух словах не скажешь… Тут надо целую летопись составить. Дело в том, что Оксана и Боря были влюблены еще с юных лет. Я приехала сюда, их уже считали женихом и невестой. Когда я их увидела, то подумала: такие люди только в сказках да в романах бывают. Глаз не отвести! Оксана мне казалась царевной, какой свет не видел. Василиса Прекрасная! Сколько хлопцев приставало к ней, сколько драк было! Но при виде Бориса все отступали. Ни один не осмелился соперничать с ним. Парень был орлиной породы. И все его любили. Никогда никто не видел его злым, несправедливым, драчливым. Он просто был сильным - и физически, и духовно. И только один человек дерзнул пересилить Бориса: заготовитель кожсырья Крыж. Он появился в Булатовке за год до войны, сразу же, как говорится, положил глаз на Оксану, стал навязываться ей в ухажеры. Диковатый увалень, крупный телом, почти как Боря, заготовитель посматривал на всех снисходительно, чувствуя себя вольготно, словно все у него в долгу. Булатовцы были убеждены, что стукнутся лбами Борис и Феноген. Но Латова призвали служить на флот. Крыж продолжал появляться в селе, все настойчивей преследовал Оксану. Иногда он оставался и на ночь в Булатовке, засиживаясь на гулянках и вечерницах. Досыпать вваливался к Евдокии, сестре, но она убегала из дому и тайком приходила ко мне. Не любила брата, говорила, что он нехороший человек, член какой-то религиозной секты и чуть ли не главарь… Но призвали на службу и его. Началась война. Как Евдокия любила своего Ивана Пронова, как верила, что мы победим в начавшейся войне, как она работала в колхозе! Боже, она просто падала в борозде в прямом и в переносном смысле. И ждала, ждала своего красного командира…

Старая фельдшерица разволновалась, белые щеки на ее полном лице порозовели, а над седыми бровями высыпал бисер.

- В ночь под новый, сорок третий год забежала ко мне Оксана и принесла кувшин молока… Я ведь никакой живности никогда не держала. И еще поднесла десяток яичек и несколько пирожков с картошкой…

- Что она говорила? Говорила ли она о чем-нибудь?